РОССИЯ, ВЫШЕДШАЯ ИЗ СТЕПИ

 

 

 

kurmetpen,

dr., prof. Zhetpisbay Bekbolatuly

Жетпісбай Бекболатұлы,

 

РОССИЯ, ВЫШЕДШАЯ ИЗ СТЕПИ

 

«Побежденное Бату-ханом племя с помощью наследников же Бату-хана обрело величие и славу».

 

 

Автор не известен.

 

До XIX века киевские князья называли себя каганами. Первые Рюриковичи, отвоевавшие Киев у Аскольда и Дира, тоже оставили себе этот титул. Зачем норманнам понадобилось из конунгов превращаться в каганов? Может быть, это льстило их самолюбию? Может быть, у них не было выбора? Или они тоже хотели считать себя частью Великой Степи?

В союзе с Волжской Булгарией и печенегами князь Святослав нанёс Хазарскому каганату такое поражение, от которого тот уже не смог оправиться¹. К этому времени облик киевских варягов, судя по портрету Святослава, оставленному византийцем Львом Диконом, совершенно утратил скандинавские черты и был вполне «печенежский». Позднее Византии удалось стравить Святослава с печенегами, и он погиб в приднестровских степях. Хан отправил его череп в серебро и сделал для себя чашу. Каждый раз, поднимая «кубок», хан произносил сакраментальную фразу, ставшую русской пословицей: «За чужим пойдешь – своё потеряешь». Но был ли Святослав чужим печенегам-половцам, когда добрая половина дружины его давно переженилась на половчанках? А умыкать друг у друга «дев красных» стало своего рода спортом.

Сын Владимира Святого² Ярослав Мудрый взял в жены дочь половецкого хана Юрия Кончаковича. Брат Ярослава князь Мстислав Удалой выдал свою дочь замуж за сына касожского (кайсацкого) хана Редеди, которого сам же убил в поединке. Жена Ярослава Мудрого упоминается в норманнской саге: варяжский воин в войне Ярослава с князем Полоцким (Половецкое княжество называлось земля Карачевская) пленил ее, убив под ней коня и разогнав ее (!) дружину. У русских или варяжских женщин никогда конных дружин не было. Дальнейшая судьба этой амазонки покрыта мраком^3.

Есть исторические данные, что Олег Святославович и Владимир Мономах женили сыновей на дочерях половецких ханов в 1107 – 1108 годах. Владимир, например, женил сына – Всеволода Большое Гнездо – на Ясыне – дочери тюркского хана Тугоркана. Третий сын Мономаха Ярополк женился на дочери боярина Кучки, владевшего землями будущей Москвы (сама Москва в то время называлась Кучково поле). Происхождение Кучки и кучковичей – убийц Андрея Боголюбского – тюркское, как и само слово «боярин». Вполне вероятно, что Кучка переселился из Волжской Булгарии.

На ком женат был сын Ясыни и отец Александра Невского – определить трудно. Некоторые источники называют его женой дочь половецкого хана, но тут, возможно уже сработала традиция (раз другие женились на половецких дочерях, то почему бы и ему не жениться). Но в любом случае Невский – потомок многочисленных дочерей хазарский, булгарских и кипчакских ханов.

В официальной науке признаётся, что четырнадцать русских князей были женаты на ханских дочерях. Сколько дочерей и сыновей они отпустили в Степь и сколько ханских детей через родство осело во дворах — можно только гадать. Но логика жизни подсказывает, что без этого обойтись не могло…

Традиции династических браков продолжались на Руси при Батые, его потомках и преемниках. Но с этих пор татарские роды очевидно доминируют на Руси, причем до Петра I их во много раз больше, нежели остальных (в основном, европейских⁴) вместе взятых.

В 1238 году в разгромленном на реке Сити русском войске сражались три сына Константина, князя Ростовского и Ярославского. У одного из них — Всеволода, удельного князя Ярославского, — был сын Василий, кото­рый одним из первых получил ханский яр­лык. Василий умер в 1249 году, оставив вдову Ксению и дочь Марию. Откуда была родом Ксения — неизвестно, но всё её последующее поведение (да и ярлык мужа) говорит за то, что она из стана победителей, сменившая имя после крещения. На сироте Марии женился Фёдор Чёрный, внук князя Смоленского. С согласия тёщи он переехал в Ярославль и стал править вместе с ней. Но скоро и Мария, и их сын Михаил умерли. Фёдор остался ни с чем и поехал в Орду бить че­лом. Красотой лица и обхождением он там всем приглянулся, и жена хана Менгу-Ти-мура, внука Батыя, пожелала выдать за него свою дочь. В крещении её назвали Анной^5. Тесть выстроил новоиспечённому зятю великолепные палаты в Сарае, дал множество городов и вернул Ярославское княжество. Так пошли князья Ярославские.

Ростовское княжество тоже не отставало. Внук Константина князь Борис Васильевич, отстаивая свои права на владения, привёл из Орды двух послов и войско. Он был женат на безымянной княжне Муромской (из Ме­щерского края). Его родной брат Глеб Васи­льевич Белозерский женился на дочери хана Сартака, сына Батыя. Белоозеро тогда вхо­дило в состав Ростовского княжества. А сын Глеба Михаил женился на дочери Фёдора Ярославского, в результате чего получился некоторый “инцест”: на правнучке хана Ба­тыя женился внук Батыя. (Потомок этого рода князь Федор Романович был убит на Кули­ковском поле, другой — Елизарий — погиб в казанском походе 1544 года.)

Фёдор Ярославский и его зять Михаил Бе­лозерский участвовали в татарских походах, воевали шведов и в Дунайской Болгарии, получая за это свою долю добычи. Потом они вступили в союз с сыном Александра Не управлять Русью, поддерживать порядок было проще через “своих”. Надо думать, и ярлы­ки на княжение выдавались не абы как, а тем князьям, у которых при дворе были татары. Однако ханы понимали, что если насаждать “своих” силой, то ничем хорошим это не кончится. Поэтому они смотрели сквозь пальцы даже на то, что их недавние верноподданные переходили в православие. Впрочем, мусульмане России всегда отличались удивительной веротерпимостью.

Вот, например, как произошло оседание на Руси якобы полностью разбитой Дюденевой рати. Дюдень был братом хана Тохты. Рать его осела в ростовской земле. Затем спустя какое-то время Тормасовы и их зять Дюдень переехали в Радонеж. Вместе с ними отправился и отрок Варфоломей, который позднее стал святым Сергием Радонежским. Примечательно, что процесс оседания и “обрусения” татар просто не мог встретить какой-то агрессивный отпор, ибо многие кня­зья уже были либо потомками других тюркских народов, либо самих татар. Недаром по Руси тогда ходила поговорка “Москва лезет в родню к Чингисхану”.

И действительно. Дочь хана Узбека по име­ни Кончака стала женой Юрия Московского (1313 — 1342)^8. Его брат Иван Калита исправно ездил к Узбеку в Орду за ярлыка­ми и заслужил у последнего такое доверие, что получил право сам собирать дань… После смерти Узбека начались смуты, в результате которых погиб темник, узурпировавший власть, — Мамай. На Куликовском поле против Мамая выступили многие татарские выходцы из Орды и сражались бок о бок с русскими. Потомки самого Мамая стали князьями Глинскими, а Елена Глинская — матерью Ивана IV.

Участие татарских ханов, мурз, беков и простых людей в создании Московского царства было многолюдно, разветвлённо и существенно⁹ . Если женихи или невесты ехали на Русь по необходимости или по любви, то остальные искали здесь лучшей доли, не имея по какой-либо причине (не обязательно криминальной или безнравственной) служить своему хану. Обычай перехода из рода в род существовал в Золотой Орде и до прихода на Русь. Иногда он диктовался элементарной жизненной необходимостью: чтобы уцелеть в династических распрях, потомкам оставалось только бегство.

В 1391 году Едигей отделил от Золотой Орды Мангытский улус, разбил хана Тохтамыша и образовал Ногайскую орду. Подобно Тохтамышу Едигей ходил на Москву, но взял дань и повернул обратно. А уже через восемь лет он же в союзе с князем Василием разбил Витовта на реке Ворскле, чем спас Московское княжество (да и всю Русь) от литовского ига. Это наглядный пример того, что взаимоотношения татар и русских носили тот же характер, что русских и булгар. Они могли ссориться по мелочам, но перед лицом внешнего врага объединялись,

В 1489 году хан Ибак (который был Джу-чидом, его ещё звали Саид-Ибрагим) сооб­щал в Москву: ” С Мангыты из старины бра­тья и товарищи есмь”. Союз ногайских и сибирских ханств усилился их союзом с Мос­квой¹⁰ . Результатом отношений Москвы с Но­гайской ордой стало появление в Московс­ком царстве, а затем и в Российской империи княжеских родов Юсуповых и Урусовых.

В том же 1489 году правнук Едигея Муса заключил союзный договор с Иваном III. По смерти Мусы Ногайской ордой правил его сын Юсуф, которого в 1556 году убил брат Измаил. В 1565 году сыновья Юсуфа прибыли в Москву. От них пошёл русский княжеский род Юсуповых. В конце XVII века князь Иван Дмитриевич Юсупов ставил в Разрядный приказ древний свиток. Согласно этому “Списку с древнего столп-ца рода Юсуповых” происхождение Едигея восходит к Абубекиру. Это сановник “исчезающего в упоении неги и роскоши халифа, ради Аллаха предоставившего ему всю власть свою в духовном и светском значении”. По­томки Абубекира были султанами и халифами в Дамаске, Египте, Антиохии, Мекке. Один из них — султан Термес — переселился, спасаясь от врагов, из Аравии к бе­регам Азова и Каспия; его земли были между Азовом и Каспием. За ним последовали другие мусульманские племена, расселившиеся между Уралом и Волгой. В России князя Юсупова именовали князем князей и султаном султанов. На гробнице Григория Дмитриевича Юсупова в Москве можно про­читать: “Ветвь от златого… корене князей, многие порфиры носивших”. Чтя традиции великих предков, последний из князей Юсуповых, живших в России, убил самозванца Распутина, пытаясь спасти царское достоинство Николая II.

В 1561 союз с Москвой заключил хан Урус. Внуки его стали князьями Урусовыми. Впоследствии среди Урусовых были кравчие, бо­яре и генералы. Один из них Урак-мурза (в крещении Пётр Арслано-вич) убил Тушинского вора ЛжеДмитрия II, мстя за убийство своего хана.

В середине того же XVI века в Москве появился новый дворянский род Араповых, выехавший “из татар”. Они служили во Владимире, Симбирске, Пензе, Казани, Самаре, Рязани. Один из Арапо­вых— секунд-майор — за подвиг при штурме Измаила получил Геор­гиевский крест из рук Суворова. Другой по­гиб в 1941 году на Ленинградском фронте. Ещё один Арапов был водителем первой “ка­тюши”. По иронии судьбы, его старшая се­стра оказалась герцогиней Лейхтенбергской. Она родилась в 1920 году в Симбирске. Муж её был потомок рода Богарнэ (жены Напо­леона) и праправнук Николая I.

Особенно много татарской знати выеха­ло с берегов Волги. Русская и татарская знать местничала между собой — Лыковы с Турениными, Шереметевыми и Сабуро­выми, Трубецкие с Глинскими. При этом места (должности) давались по знатности в Золотой Орде, в татарских ханствах. И это был обоюдный интерес. В те времена род чингизидов вёлся уже не от Чингисхана, а от Ахматовых царёвых детей. Так, царевич Худайкул, зять Василия III, командовал большим полком, а брат Василия и князь Стародубский — фланговыми. Татарские царевичи, мурзы, беки участвовали в вой­нах против крымцев, казанцев, шведов, ли­товцев и немцев. Ливонская война велась в значительной степени силами татарских подданных Московского государя: это было постоянное конное войско.

Упомянутый царевич Худайкул (Кайбула Ахкубекович) четырежды правил в Москве, когда отсутствовал Василий III. Есть сведе­ния, что московский царь хотел сделать его своим наследником, но родился Иван IV.

Земскую боярскую думу возглавлял внук Худайкула — Иван Мстиславский, “царские ближние думы” — Михаил Кайбулович (Муртаза-Али).

Татарские связи с Россией крепились кров­ным родством. Одна из ярких фигур русской истории — царь Симеон Бекбулатович (Саин-Булат) был женат на внучатой племян­нице Ивана IV. Некоторое время он заме­щал самого царя. После смерти Ивана IV московские бояре вьщвигали его на трон (как уже венчанного и как ближайшего наслед­ника) вместо Бориса Годунова, тоже по про­исхождению татарина. Но Симеон Бекбула-тович по натуре своей не стремился к власти: он принял постриг и больше всего хотел не царства, а покоя. И хотя жизнь его изобило­вала ссылками в Кирилло-Белозерский мо­настырь и на Соловки, надо признать, что он выиграл, потому что пережил всех своих со­временников.

Потомки чингизида хана Кучума правили в Касимовском царстве. Впоследствии они получили титул князей Сибирских. Кучумо-вичи оказались замешаны в дело сына Петра I Алексея. Сам Алексей был по матери Ев­докии потомок дворянского рода Лопухиных, которые вели свой род от касожского хана Редеди. Зарезав Редедю, киевский князь Мстислав взял его жену и детей (обычай Степи, но никак не славянский). От этих де­тей и пошёл род Лопухиных. Все потомки Редеди оказались тесно связаны с Новгоро­дом, были среди них и посадники.

Новгород сыграл немалую роль в судьбе татарских родов. Неожиданна в этом свете родословная загадочного в истории России лица — новгородского тысяцкого Якуна. О нём известно только, что, сражаясь вместе с князем Ярославом, отцом Александра Не­вского, за киевский престол, он потерял на поле боя золотую повязку на глаза (луду), которую надевал перед сражением из-за слабого зрения. Проследить его род гораздо труд­нее, нежели княжеский, потому что простые фамилии и прозвища менялись с каждым по­колением и, как правило, перемены эти не фиксировались летописцами. Но известен ещё один тысяцкий Шимон, который также пришел служить Ярославу. От него пошёл род московских тысяцких. В Подмосковье до сих пор сохранились его села-вотчины — Шимониха, Шимоново. Этот Шимон был од­новременно воин и строитель: он строил Москву и Дмитров. Потом на месте Шимона оказывается тысяцкий Протасий, который приехал в Москву с сыном Александра Не­вского Даниилом. От Протасия пошли роды Воронцовых, Вельяминовых и Аксаковых. С каждым поколением род Шимона видоизме­нялся и разветвлялся. Откуда пошёл сам Шимон уже никто не помнил, но он прихо­дился родным братом того самого Якуна, который носил “золотую луду”. Далее выяс­нилось, что Якун — сын военачальника Рат-ши. А внук Ратши — сподвижник Александра Невского Таврило Олексич, от которого вели свой род многие дворянские семьи, в том числе и А.С. Пушкин. Имя Ратша встре­чается, начиная с XI века, но не в Новгоро­де, а в Киеве. Ратша и его потомки неизмен­но служили Мономаховичам. Через них они и попали в Новгород, Суздаль и Москву. “Слепец” же Якун вовсе не носил золотую луду, просто древний переписчик (сознатель­но-несознательно) изменил фразу и вместо “Брат Якуна Слепого иже от Золотые Орды”, написал “Брат Якуна Слепого иже отбеже золотые луды”. Сегодня русские историки высказывают лишь в виде предположения, что Ратша, предок Якуна, Шимона и Протасия вышел из Золотой Орды. Да и сам А.С. Пушкин, следуя за Кармзиным, считал, что Ратша — выходец из Германии. Но откуда такая тесная близость этого рода с Монома-ховичами? Откуда в Германии имена Ратша, Якун, Шимон, не говоря уже про Протасия? Да и сам Пушкин явно предпочитал татар немцам. Вспомним хотя бы “Подражания Корану”, “Сказку о царе Салтане”, “Бахчи­сарайский фонтан”. В Германию же он только Ленского отправляет учиться, чтобы по­том убить.

Значительно легче проследить богатейший влиятельнейший род Апраксиных, хотя они никогда и не были рос­сийскими князьями. В 1374 году из Орды вые­хали два брата — Сал-хомир и Едухан. Еду-хан — родоначальник рода Хитрово по бук­вальному переводу име­ни — “Хитрый хан”. Сын и четверо внуков Салхомира были боярами в княжестве Рязанском, так как сам Салхомир женился на дочери Олега Рязанского. Из этого рода пошла фамилия Апраксиных, конкретно — от Андрея Ивановича Кончеева-Опраксы. Праправнук Салхомира выехал из Рязани в Москву и получил от Ивана III поместья во Владимирском и Муромском княжествах. Его сыновья прибавили к владениям Апракси­ных город Гороховец, волости Обнорскую, Сыму, Отъезжую, Бибикову и Инобожскую. Один из этих сыновей погиб при штурме Казани. Апраксины служили послами в запад­ных странах и государственными чиновни­ками. Князь Матвей Васильевич был стольником в Астрахани. В 1668 году по дороге в Москву его убили калмыки в степях под Саратовом. Его дочь Марфа Матвеевна была второй женой царя Федора Алексееви­ча. Бояре, губернаторы, сенаторы и генералы Апраксины принадлежали к богатейшим семьям России. При Петре I это богатство ещё выросло. Во времена Елизаветы фельдмаршал Апраксин в прямом смысле слова ел на золоте и серебре, не иначе. Его обоз в Прусский поход тащили 500 лошадей, а для себя он держал 50 заводских лошадей¹¹. Впрочем, злые языки утверждали, что тут не обошлось без “пожертвований” с казённого счёта. Всем известный Апраксин двор в Санкт-Петербурге в XIX веке позволял счи­тать Апраксина первым собственником столицы.

Среди богатейших родов России можно на­звать и “западных” татар Салтыковых. Этот род возвысился при дворе польского царя Сигизмунда, потом Салтыковы отъехали в Литву. В Россию они вернулись при царе Алексее Михайловиче. Одна из дочерей Салтыковых стала женой царя Ивана Алексее­вича (брата Петра I) и матерью царицы Анны Иоанновны. Богатство Салтыковых был столь велико, что в 1812 году один из них содержал целый полк. Роднились они обычно со столь же крупными деньгами — со Строгановыми.

Потомки выходцев из Орды и ханств все­гда играли первые скрипки в истории Рос­сии¹². В сущности, все прославленные вое­начальники и полководцы так или иначе имели татарские корни. В том числе генера­лиссимус Суворов и адмирал Ушаков. Род фельдмаршала Кутузова (это видно уже по фамилии) также имеет татарское происхождение, хотя и затемнённое из политико-пат­риотических соображений.

Во всём этом нет ничего удивительного: потомки людей, долгие века державшие пульс времени, имевшие власть над многими стра­нами и народами, обязаны были проявить себя людьми сильными и гордыми. Этому способствовали вековые кровнородственные связи. К тому же ехали они в Россию для того, чтобы в полной мере развернуть здесь свои таланты, так как на родине у многих просто не было такой возможности. Другое дело, кто воспользовался плодами их трудов.

“Татарская судьба” с мистическим оттен­ком проявилась и в истории рода Романо­вых. В 1330 году из Орды выехал мурза Чет и в пути имел видение: явилась Богородица с младенцем и, вероятно, предрекла судьбу его рода. Потрясённый мурза немедленно крес­тился и заложил на том месте Ипатьевский монастырь. Два с лишним века не случалось чего-либо необычного с родом, получившим фамилию Годуновых. А затем события по­вернулись так, что о них спорят до сих пор. Царь Борис Годунов остался до конца непо­нятой исторической фигурой. Он желал добра и порядка России, спас тысячи москвичей от голодной смерти, но оказался причаст­ным ко многим её трагическим событиям. Даже если он и был виновен в смерти царе­вича Дмитрия, то за это он не заслуживает осуждения: ведь иначе на троне оказался бы эпилептичный выродок. Но дело и не в этом. После Смутного времени избранный всена­родно, в том числе и татарской знатью, царь из рода Романовых неисповедимыми путями пришел к трону именно через Ипатьевский монастырь, некогда основанный предком Годунова. Через триста лет последний Романов был расстрелян опять-таки в доме Ипатьева. В любой переломный час российской ис­тории выдвигались яркие личности татарского происхождения. Они решали собственные задачи, боролись за своё благополучие, сводили счёты со своими врагами, делали карьеру и капиталы. Но и этим же подвигали вперед российскую экономику, культуру, политику.

Таков род князей Мещерских. Бархатная кни­га российских знатных дворов сообщает, что в 1298 году князь Ширине-кии Бахмет Усейнов сын пришёл из Большой Орды в Мещеру, и Мещеру воевал, и засел в ней, и в Мещере родился у него сын Беклемиш. Мещерское ханство, а затем удельное княжество было одним из самых беспокойных на Руси, так как население его состояло из многих народов (хотя татары и преобладали). Внук Беклемиша князь Юрий Федорович Мещерский при­вёл на Куликово поле свой полк и отличился. Его правнук с согласия всех родствен­ников уступил княжество Ивану III в обмен на вотчинные земли. А его внук Григорий Дмитриевич был воеводой в казанском по­ходе 1506 года. Другие Мещерские были наместниками и воеводами в Рязани, Вятке, Новгороде, Верхотурье и Сургуте. Роднились они с другим родом татарского происхождения — Олсуфьевыми. При Екатерине II князь Платон Степанович служил намес­тником казанским, симбирским, пензенским и вятским. У него были ордена Александра Невского и Владимира I степени. Павел I при восшествии на престол призвал 83-летнего князя, перевел в генералы от инфантерии, пожаловал Андреевскую ленту и на­значил генерал-губернатором в Казань. Мещерские всегда отличались ревностной преданностью царям, стояли на страже самодержавия. Некоторые историки, хоть и между строк, но вынужденно признают, что пример Золотой Орды и активное участие татар в делах России помогло становлению в ней самодержавия.

Предок Уваровых (мурза Минчак, сын Косая) выехал из Золотой Орды в первые годы XV века к великому князю Василию Дмитриевичу. Потомки их получили вотчины в Новгороде и впоследствии сделали много для российской культуры. Один из Уваровых был министром просвещения и президентом Академии наук, другой — родоначальником рос­сийской археологии и создателем Исторического музея в Москве.

Бывший астраханский мурза Тениш-Едигей стал основателем рода Тенишевых. Сам он был воеводой в Темникове, а его потомки служили губернаторами Казани и генералами.

Род Бекетовых пошёл от черкасских беков. Большинство его членов отметились на ниве искусства и науки. Из “университетских” Бекетовых происходил поэт Александр Блок.

Некогда самый популярный писатель Загоскин происходил от Шевкал-Загоска, который в 1472 году выехал из Орды к Ивану III.

Род Леонтьевых ведёт своё происхождение от мурзы Абатура (Батура). Этот род подарил России виднейшего мыслителя и фи­лософа Константина Леонтьева.

Любопытно, что так называемое славяно­фильское общественно-политическое и куль­турное движение создали и возглавили люди с фамилиями татарского происхождения — Аксаковы, Киреевские, Тютчев и многие дру­гие. Мало кому известен такой факт, что Ива­на Петровича Аксакова после окончания Бал­канской войны болгары звали к себе на царство под именем Бориса. Даже западник Тургенев Иван Сергеевич, который всячески уклонялся от собственных татарских корней, сообщил миру, что все исконно русские изоб­ретения вроде самовара — тюркские.

Татарские роды дали России огромное ко­личество гениальной интеллигенции и вид­ных общественно-политических деятелей. Достаточно перечислить только некоторые из этих фамилий, и каждый сам поймет, о ка­ком её представителе идёт речь: Алябьев, Аракчеев, Арсеньев, Ахматова, Балашов, Бас­манов, Батурин, Бердяев, Бибиков, Бильба-сов, Боборыкин, Булгаков, Бунин, Бутурлин, Бухарин, Гоголь, Горчаков, Державин, Кан­темиров, Карамазов, Кочубей, Кропоткин, Куракин, Курбатов, Милюков, Мичурин, Рахманинов, Салтыков-Щедрин, Строганов, Талызин, Татищев, Тимирязев, Третьяков, Чаадаев, Шаховской, Шишков… и так далее и до бесконечности. Даже наиболее “рус­ский” генерал Ермолов имел своим предком Арслан- Мурзу- Ермола.

Да, сегодня многие носящие явно “нерус­ские” фамилии — русские люди. Произо­шёл процесс, названный “обрусением”.

На протяжении бурных веков татары де­лились с русскими не только своими лучши­ми представителями, культура их во всех своих проявлениях также была вобрана Россией, и теперь, к сожалению, многие исконно татарские слова (едва ли не четверть), предметы быта, ремесленные приёмы, кулинарные блю­да вошли в сознание русского человека так, как будто они всегда его и были. Такова уж природа человека: долго он помнит только плохое, при этом совершенно не учитывая, что в Истории плохого не бывает. Ведь не случись однажды хоть чего-нибудь, то и это­го человека не было бы.

Но сейчас России опять плохо, даже хуже, чем в первое Смутное время. Может быть, и на этот раз потомки Великой Степи соберут­ся с силами и самим себе придут на помощь?..

Комментарии

¹ Потомки хазар-иудаистов жили сначала в Тьмутаракани, а потом переселились в Крым и стали называться караимами.

² За совершённые им “подвиги” Святым Владимира можно было назвать только издеваясь. При жизни его никто так и не называл.

³ Карамзин пишет, что женой Ярослава была дочь шведского короля Анна, но от кого он имел детей — не сообщается.

⁴ Собственно, им взяться было неоткуда. Россия была закрыта для европейцев.

⁵ Карамзин полагает, что Фёдор женился на дочери Ногая, который возвёл Менгу-Тимура на престол. Своё предположение он объясняет тем, что у Ногая жена была христианка (дочь императора Византии).

⁶ Неофициально он мог называть себя внуком Батыя, ведь его отец Александр Невский был пасынком Батыя и побратимом Сартака.

⁷ Кстати говоря, этот сын Чингисхана стал родона­чальником сразу двух династий: Юань в Китае и Ху-лагуидов в Иране.

⁸ Судьба её, правда, оказалась печальной: она погибла в Твери.

⁹ И до сих пор должным образом историками не оценено.

¹⁰ Которая в дальнейшем играла в этом союзе главенствующую роль.

¹¹ Сказалась татарская кровь?! Ведь даже самый бедный татарин во времена Орды брал в поход трех лошадей.

¹² Правда, после Петра I их сильно потеснили выходцы из Германии, которых усердно привечали русские императоры немецких кровей.

¹³ Но будем надеяться, что и потомки тоже.

 

ПАСЫНОК БАТЫЯ

 

Если бы народ знал, за что идут войны, ни одна из войн не состоялась бы

 

— Если будешь кричать, неслух, то позову князя Александра! — грозили непослушным детям татарские матери в стане Батыя. Одна­ко это вовсе не походило на запугивание Змеем Горынычем, бабой-Ягой или Кощеем Бессмертным. Это скорее выглядело так: Не будешь спать — отцу пожалуюсь!

Трудно поверить, что подобным авторите­том пользовался в Орде новгородский князь (а в последние годы жизни великий князь Владимиро-Суздальский) Александр, про­званный Невским. Ведь Русь к этому време­ни уже стала улусом Золотой Орды (правда, Новгород и Псков формально остались не­зависимыми). И тем не менее. Сами отцы непослушных детей говорили между собой:

— С нашей стороны отказа такому хану, как Александр Невский, быть не может.

О врагах так не отзываются. Да Александр никогда и не был врагом Орды. Он исправно платил дань и даже организовал перепись населения в Новгороде ханскими баскака­ми, хотя это едва не стоило ему жизни. Что­бы убедить новгородцев в бесполезности и бессмысленности сопротивления Великой Степи, Александр привел к ним “низовые полки”. Так называли владимиро-суздалъскую дружину¹его отца князя Ярослава, ко­торая в значительной части состояла из дон­ских и южных кайсаков (казаков) татарского происхождения (откуда и название “низо­вые”). Он сам звал их к себе на службу, ког­да ездил в Орду, а дань платил не столько потому, что чувствовал себя поставленным на колени, сколько рассчитывал, что татарс­кое войско в трудную минуту поможет и за­щитит его подданных. Отношения между Батыем и Ярославом можно рассматривать как отношения между сильным и слабый со­юзниками. И даже доказывать это особенно не требуется. Уже в 1237 году папа Григорий обвинял Русь в “пособничестве” татарам и с этих пор объявлял крестовые походы на пра­вославие через северные, балтийские страны. Оно и понятно: пробиться на Русь через юг крестоносцы не имели никаких шансов, южные степи были уже в руках золотоор-дынцев.

В 1228 году новгородцы в очередной раз изгнали князя Ярослава, который оставил вместо себя сыновей Федора и Александра. Точная дата рождения Александра Невского нам неизвестна. Но его старший брат (умер­ший молодым) родился в 1219 году. Значит, первый раз Александр стал новгородским князем примерно в 7-8 лет. В четыре года над ним совершили обряд “пострига” (пер­вая стрижка волос) и посадили на коня. Этот тюркский обычай исполнялся всеми Моно-маховичами; через него прошёл и отец Алек­сандра Ярослав, мать которого, жена Всево­лода Большое Гнездо, звали Ясыня (она была дочерью хана племени ясов). Мать самого Александра в крещении звали Феодосией, воспоминания о ней скудны, летописи называют её “чудной и блаженной”, хотя обычно летописи женщин своим вниманием не балуют. Кто была родом Феодосия — неиз­вестно, но предположение, что она имела тюр­кские корни, имеет под собой очень серьёз­ное основание.2

Через год малолетние братья вынуждены были бежать из Новгорода. Но 1237 год вновь застает Александра князем Новгородским. По традиции, ему было 16 лет.

В год монгольского нашествия князь Ярос­лав княжил в Киеве, его сын Александр — в Новгороде, а старший брат Ярослава (дядя Александра) Георгий сидел на Владимиро-Суздальском великокняжеском троне. Киев номинально ещё оставался столицей Руси, но это уже была только вывеска: дотла раз­грабленный и сожженный князем Андреем Боголюбским незадолго до Батыя, Киев на­всегда утратил первенство, стал захолустным и с тех пор жил только воспоминаниями бы­лой славы. Владимиро-Суздальское княже­ство было гораздо богаче, сильнее и влия­тельнее Киева. Новгород продолжал гордиться независимостью, по-прежнему приглашая и изгоняя князей по первой при­хоти бояр или вече.

Батый разгромил Рязанское княжество и сжёг стольный град Владимир. Великий князь Владимирский Георгий бежал на север, встал на берегу реки Сити и собрал войско. В него входили и половцы. Георгий выигрывал время, потому что ждал помощи от братьев, но те не пришли. В битве на Сити Георгий по­гиб (его тело нашли среди убитых обезглавленным; потом нашлась и голова). Князя по­хоронили во Владимире, куда вскоре при­ехал его младший брат Ярослав (отец Алек­сандра Невского), чтобы, как горько тогда шутили, княжить над трупами. Ярослав пер­вым получил ярлык от хана на княжение в наследственной земле.

Батыев поход на Русь породил множество загадок.

Например. После битвы на реке Сити Ба­тый пошёл на север, разорил город Торжок, двинулся как будто на Новгород, но, не дой­дя всего сотню километров, повернул на юг. Историки объясняют такой манёвр непрохо­димостью зимнего пути^3. Но метеорологи вычислили, что зима в тот год началась рано, следовательно, татарская конница легко мог­ла пройти по замёрзшим рекам и болотам. Может быть, всё дело в том, кто тогда был новгородским князем?

Другая. Ярослав приехал княжить во Вла­димир почти сразу после гибели брата Геор­гия, получив первым из всех ярлык на кня­жение. За что его так уважил Батый? Когда и где до этого пересеклись их пути?

Наверное, подобные вопросы бы не воз­никали, если б не переписывались древние летописи и не подгонялись под конкретный политический момент генеалогии. Да и много сгорело в бесконечных пожарах, от кото­рых деревянная Русь страдала больше всего.

Но интересная закономерность. Из всех княжеств Древней Руси во времена Золотой Орды крепли и умножались только княже­ства Северо-Восточной Руси и зависимые от них. Новгород и во времена нашествия жил так, словно этого нашествия и не было. Нов­городцы сзывали вече, сами звали и выгоня­ли князей. Правда, выбор князей после Ба­тыя стал не богат. Там побывали только Александр Невский, его братья Андрей и Ярослав и сын Василий.

Но мог ли Александр любить Новгород? Здесь он с юных лет оказался заложником неукротимых и переменчивых горожан, в по­стоянной опасности быть убитым ими. Но, может быть, это-то обстоятельство и закали­ло его характер с раннего детства. Современ­ники свидетельствовали, что “талант Алек­сандра Невского обнаружился с почти внезапной силой”. Речи князя гремели на вече “трубным гласом”. Здесь он стал изве­стным миру героем империи Чингисхана, улу­сом которой тогда являлась Русь. Отсюда же он выходил на битвы, чтобы спасти Русь от нашествия католичества и превращения Нов­города в захолустный порт немецкой Ганзы, исповедующий к тому же католичество. Вот отзывы двух русских историков:

“Благодаря Александру Невскому Русь… не имевшая ни сил, ни средств защитить и отстоять свои интересы, которой предстояло испытать участь Камской Булгарии и земли Половецкой, снова ожила”;

“Вхождение Северной Руси в татарское царство приобщило её к мировой истории”.

Отношения Батыя и Ярослава, отца Алек­сандра, трудно назвать отношениями сюзе­рена и вассала. Когда Ярослав прибыл в став­ку Батыя, то был принят с почетом и уважением. Его сын Константин поехал в да­лёкий Каракорум за ярлыком и благополуч­но вернулся. В 1246 году Батый отправил в Каракорум и самого Ярослава, — и что уди­вительно! — своим личным представителем на выборы нового великого хана Гуюка, сына Угэдэя. Вдова Угэдэя — Туракина — и её сын враждовали с Батыем^4, поэтому сам он уклонился от поездки. В Каракоруме, по сви­детельству Плано Карпини, римского лега­та, Ярослава окружал особый почёт, на пи­рах ему даже давали первое место среди всех подвластных правителей. Перед отъездом ханша Туракина собственноручно поднесла Ярославу бокал вина. На седьмой день обратного пути Ярослав скончался. Большин­ство историков признаёт, что вино было от­равлено. Однако Л. Гумилёв с ними до кон­ца не согласен: всё-таки прошло семь дней. Поскольку установить истину теперь невоз­можно, каждый волен выбрать любую вер­сию.

Но тут интересно другое: зачем Туракине было убивать подвластного данника⁵? Мо­жет быть, он сказал ей нечто, идущее вразрез с монгольской моралью? Но дипломаты так себя не ведут. Может быть, из-за его особой близости к ненавистному ею Батыю, как ду­мают большинство историков? Но Батыю от этого ни хуже, ни лучше не стало; этим бы Туракина только самой себе могла сделать хуже и уж никак не лучше. Или же Ярослав имел какие-то, нам неведомые, собственные основания для почёта среди тюрок? Может быть, Батый посылал Ярослава не как своего представителя, а как самого Ярослава? Ведь он был сыном Ясыни, чей род нам неизвес­тен, но внутри-то империи — среди монго­лов и татар — о нем всё знали. Не был ли Ярослав на этом курултае полноправным представителем сам по себе? Этим бы объяс­нялось и особое уважение Батыя к нему, и уклонение Ярослава от битвы при Сити.

Есть один вариант, который бы мог всё объяснить: когда-то и где-то Батый и Ярос­лав совершили древний (известный ещё ски­фам) обряд братания. Происходил он так: братающиеся надрезали ладони, сливали в чашу с вином кровь и затем оба пили. Факт этот мог быть утаен даже от современников, и даже логично предположить, что обоим в той обстановке его было выгодно именно утаить. Но подчёркиваем — это только версия, не имеющая под собой никаких фактов и даже намёков. Просто она наиболее ло­гична.

Ещё удивительнее были отношения Батыя с Александром Невским. Когда после Не­вской битвы Батый, по преданию, впервые пригласил его, то их встреча обошлась без. обязательных ритуалов: Александра не про­сили пройти мимо двух очищающих костров и приветствовать солнце в лице Батыя. Князь Михаил Черниговский поплатился жизнью, когда отказался исполнить этот ритуал. Уви­дев Александра, Батый воскликнул: “Если б моим сыном был ты, а не Сартак!”.

Действительно, некоторые источники на­зывают Александра “пасынком Батыя”, что никак не вяжется ни с его титулом, ни уж тем более с прозвищем. Сам Батый прилюдно и настойчиво вряд ли стал бы так назы­вать Александра, ведь для него слово “пасы­нок” имело личный болезненный смысл. Сын старшего сына Чингисхана Джучи (то есть наследник по прямой), он на собственной судьбе испытал всё, что связано с чистотой родословной. В трудную для Чингисхана (тог­да его звали Тэмуджин) минуту его жену Борте-Кучин похитили. По возвращении из плена она родила мальчика, которого Тэмуд­жин признал своим. То, что ребенок не от него, мучило великого хана всю жизнь: он сам дал новорожденному имя Джучи, кото­рое буквально означает “гость”. Но в тот момент он не мог выгнать жену только за то, что сам её не уберег. В конце концов, Чин­гисхан обвинил Джучи в измене и приказал тайно убить на охоте. Вероятно, Батыю, стар­шему внуку Чингисхана, путь на великохан-ский трон был практически закрыт, да и сам бы он в любой фразе искал второй план, связанный с обстоятельствами рождения его отца. Поэтому есть все основания думать, что его обращение к Александру “пасынок” сви­детельствует о каком-то особенном отноше­нии Батыя к новгородскому князю, о каких-то фактах, возможно, сознательно утаенных летописцами-патриотами. Загадочная Феодосия, мать Александра, обитала вдали от мужа, обычно в Новгороде, где и была похо­ронена рядом с сыном Федором. Впрочем, Ярослав и Александр Невский всегда жили душа в душу и действовали заодно. На таком материале можно написать с полсотни исто­рических романов, поэтому от дальнейших гипотез и предположений лучше воздержать­ся.

Впоследствии, после смерти Батыя, Алек­сандр Невский побратался с Сартаком, то есть они стали названными братьями.

Теперь немного о международных делах. Долгое время Новгород занимал такое же по­ложение, как и Константинополь: он связы­вал Север Европы с Востоком, через него в Германию и Скандинавию поступали все во­сточные экзотические товары. Но после раз­грома Волжской Булгарии в 1235 году поло­жение изменилось: путь по Волге был перекрыт^6. Новгород же из экзотических то­варов мог поставлять только меха и мёд. По­этому новгородцы разделились: одни счита­ли, что надо войти в союз с католическими рыцарями и очистить от степняков торговый путь по Волге, другие думали с точностью наоборот — договориться со степняками, после чего диктовать свои условия северным заморским купцам. Сами новгородцы ниче­го не решали (слишком незначительны были их силы), вопрос решался не ими, а Западом и Востоком: под чьим протекторатом ока­жется Северная Русь, которую позже можно было бы использовать как стартовую пло­щадку для дальнейшей экспансии в ту или иную сторону — смотря кто победит. За нов­городцев решил Александр, выбрав Степь. История показала, что он был совершенно прав, но значение этого решения не оценено ни историками, ни русским народом до сих пор.

Начало борьбе положил Запад. 9 декабря 1237 года папа Григорий IX отправил в Шве­цию буллу о крестовом походе на новгород­цев как на союзников язычества (то есть ок­рестных прибалтийских племён и татар). Участникам заранее отпускались все грехи. ” Со священными песнями и с крестом впереди двинулись они на Русь”, — пишет западный хронист.

Первым столкновением оказалась Невская битва. Подробности её изобилуют разночте­ниями, на которые ортодоксальные русские историки обычно закрывают глаза, прини­мая в основу “канонический” вариант. Одни рассматривают Невскую битву как поход Тумдны объединённых сил шведов, немцев и дат­чан; другие — как высадку шведов на бере­гу реки Ижоры при впадении в Неву для строительства крепости-форпоста; третьи — как стычку малочисленного отряда шведов, собравшихся в набег на город Ладогу; чет­вертые — как заурядную битву разрознен­ных отрядов новгородцев и шведов. Под­вергается сомнению и сама битва, так как в скандинавских и немецких хрониках она вообще не упомянута. Но какой же проиг­равший будет хвалиться поражением на каж­дом шагу!

Узнав о высадке шведов, Александр при­менил военную новинку, до него на Руси не ведомую. С малым конным войском он дви­нулся из Новгорода и за два дня одолел 150 километров. Здесь его войско пополнилось пешими ладожанами и “добровольными по-лочанами” — жителями Полоцкого княже­ства. Распространенную версию, что пешее новгородское ополчение добиралось к месту сражения по рекам, следует оставить без вни­мания, так как этот путь занял бы не менее недели и составил 340 километров. К тому же шведы наверняка издали заметили бы при­ближающиеся ладьи, на что, видимо, и на­деялись при высадке.

В 11 утра 15 июля 1240 года битва нача­лась с внезапной конной атаки. Воины “на­скакивали” на опешивших шведов и тут же отъезжали. Атака (даже прорыв к шатру пред­водителя) выглядела совершенно в духе степ­няков и не имела ничего общего с русским медлительным боем. Больше всего она похо­дила на кавалерийский налёт казаков-кайса-ков. Разгромленных шведов никто не пре­следовал (тоже военный закон Степи⁷), им даже позволили похоронить убитых в братс­кой могиле. Сам Александр, нарушая обы­чай русских князей, но действуя, как насто­ящий хан, по ряду версий, в битве не участвовал и уж тем более не наносил рану копьём шведскому предводителю Биргеру. Список из шести героев Невской битвы со­держит имена, которые по большей части должны были бы принадлежать исконным новгородцам. Но ведь ясно, что новгородс­кие летописцы и должны были взять из на­родной памяти именно эти имена. Что за дело новгородцам до дружинников Александра, у них — свои герои. Дружинники завтра на­всегда уйдут из Новгорода, а свои — вот они, всегда перед глазами.

В том же году магистр Ливонии Вельвен вступил в переговоры с Александром. От имени папы римского он предложил новгород­скому князю сообщать ему о передвижени­ях татар и совместно участвовать в кресто­вом походе на Батыя. Александр ответил отказом и в письме изложил основы право­славного учения, “а от вас учения не при­нимаем”.

После этого Александр, “водворив поря­док” в Новгороде, пошёл войной на немцев. Он разорил только что отстроенный немец­кий город-форпост, часть немцев пленил, ос­тальных отправил домой. Воевавших против него изменников из новгородцев, вожан и чуди князь повесил в Новгороде (опять-таки обычай более присущий татарам и монго­лам). Видимо, этот факт переполнил чашу терпения новгородцев (среди изменников на­верняка присутствовала боярская знать), при­выкших всё решать самим, и они выгнали своего защитника, позвав на его место брата Андрея, которому сказали: “А что, княже, брат твой Александр делал насилие в Новго­роде, а от того ся, княже, отступи”.

После этого Александр уехал к отцу в Пе-реяславль или в Орду, о чём сообщает Нов­городская летопись. Но не прошло и года, как немцы опять двинулись на Северную Русь и заняли Псков. Новгородцы опомнились и стали звать князя. Александр попросил дру­жину “у отца”^8, после чего брат Андрей при­вёл в Новгород низовые полки. Войско ос­вободило Псков и двинулось в Ливонию. Александр отправил вперед “в зажитье”⁹ часть конницы под командованием посадс­кого сына Домаша и Кербета (очевидно та­тарского происхождения). Немцы приняли этот отряд за главные силы, разбили его и по льду Чудского озера двинулись к Пскову. Сильно поредевший передовой отряд соеди­нился с основными силами у скалы Вороний камень на Узмени. Немцы подошли и пост­роились “свиньёй”. Александр расставил пешую рать перед высоким обрывом, чтобы отступать было некуда и чтобы, если “сви­нья” прорвётся сквозь строй пеших (а там стояли самые неопытные и плохо вооружён­ные), она упёрлась бы в обрыв и неминуемо повернула бы назад. На флангах размести­лись конные низовые полки, свою дружину Александр увёл в лес, в засаду.

5 апреля 1242 года состоялась битва. Об­ратив немцев в бегство, конница Александра гнала их по льду семь вёрст.¹⁰ Погибло 500 рыцарей, а 50 предводителей взяли в плен. Такого разгрома рыцарского войска до тех пор не бывало: в средневековых европейских битвах обычно гибло от 10 до 50 рыца­рей. Известны битвы, в которых вообще не было убитых.

После Ледового побоища Батый прислал за Невским. Можно предполагать, что в Са­рае он дал Александру несколько уроков, как должен вести себя настоящий хан, потому что по возвращении в Новгород Невский сильно возвысил княжескую власть. Роли по­менялись: теперь он диктовал вече и посад­никам “нормы поведения”. Последующие походы Александра также носили не столько завоевательный характер, сколько стремле­ние обезопасить и укрепить северную грани­цу Золотой Орды. Это видно уже из того, что когда он задумал женить своего сына на до­чери норвежского короля Хакона, то Сарай запретил ему этот брак: вероятно, татары уже тогда понимали, что ничего хорошего им этот брак не сулит.

Битва на Чудском озере надолго отбила у немцев охоту воевать с Русью. Когда в 1254 году папа Иннокентий IV призвал католи­ческие ордена собраться в ещё один кресто­вый поход против татар, его воззвание не по­действовало на рыцарей (ведь за год до этого Александр с низовыми полками совершенно безнаказанно прогулялся по Ливонии в 1252 году Александр в правление сына Батыя Сартака вторично поехал в Карако­рум. Пока его не было, великий князь Анд­рей и его дядя Святослав подняли бунт про­тив татар. На Русь был выслан с войском ханский сын Неврюй. Андрей бежал в Гер­манию, Святослав умер. Неврюй пожег ок­рестности Владимира и, решив, что доста­точно покарал бунтовщиков, удалился. После этого Александр занял великокняжеский пре­стол и стал наводить на Руси тишину и по­рядок.

В 1256 году он вместе с остальными рус­скими князьями отправился в Городец Вол­жский, чтобы решить важное дело: пред­стояла перепись населения и распределение между княжествами дани. Одновременно Александр послал хану Улагчею, сыну Сар­така и своему названному племяннику, просьбу помиловать брата Андрея и отдать ему Суздаль. Из Городца Невский выехал в Орду и вернулся на Русь с ханскими баска­ками. Русские и советские историки писа­ли, что Александр приехал из Орды укро­щать русский народ. Однако он больше действовал горячим и убедительным сло­вом, а к мечу прибегал в крайних случаях. Баскаки “изочли всю землю”, поставили де­сятников, сотников и тысяцких. На следу­ющий год Александр вместе с братом Анд­реем повезли в Орду дань. Но впереди ещё была перепись новгородцев, которой те со­вершенно не желали. Александр оказался в щекотливом положении: с одной сторо­ны, новгородцы не раз его предавали; с дру­гой, они всё же много способствовали его воинской славе; с третьей, татары для него тоже сделали немало. В 1259 году в Новго­род от Невского приехал боярин Михаил Пинещинич и сказал: “Не хотите перепи­си, то вот идут полки с Низовой земли”. Казацкое войско пришло в Новгород вме­сте с ханскими послами Берке и Касачи-ком. Народ восстал. Ханские послы стали просить Невского защитить их. Зная, чем может обернуться для Новгорода смерть послов, князь поставил возле посольского отряда свою дружину. Но сбор дани пре­кратился. Тогда Невский с ханскими по­слами выехал из Новгорода. Новгородцы испугались и вернули послов.

Походы Александра Невского настолько напугали Европу, что папа римский прика­зал вычеркнуть само имя Русь и отныне называть русских татарами. Но в 1260 году он опять призвал ливонских рыцарей отнимать русские земли, “занятые татарами”. Основа­ние вспомнить о русских у него было очень серьёзное: разлад в самой Монгольской им­перии. В конце 50-ых — начале 60-ых годов Волжская Орда выделилась в самостоятель­ное государство со столицей в Сарае. Веро­ятно, одной из главных пружин этого шага стало принятие её новым ханом Берке му­сульманства. Между Сараем и Каракорумом вспыхнула ничем не прикрытая вражда. Алек­сандр Невский принял сторону Сарая и стал “побивать татар” — уничтожать чиновников каракорумского Мункэ-хана. Однако у него были задачи и поважней: подстрекаемые папой и собственной жадностью немецкие крестоносцы опять двинулись на Русь. Все низовые полки (на этот раз в союзе с литов­ским князем Миндовгом, которого со всем его народом крестоносцы рассчитывали об­ратить в католичество) под предводительством брата князя Ярослава Тверского и с дружи­ной сына князя Дмитрия Александровича двинулись на Дерпт. Город был взят “еди­ным приступом”, немцы срочно запросили мира.

СамНевский в этом походе не участвовал, потому что должен был срочно выехать в Орду. Хан Берке начал войну с Персией и требовал от Александра сильное войско для похода на Дербент. Около года Александр провёл в Орде, богатыми дарами и разумны­ми речами уговаривая не отбирать низовые полки и не оставлять беззащитными северо­западные рубежи. Хан Берке колебался, а потом умер, и война с Персией затухла сама собой. Но в это же время на Руси вновь на­чались бунты и антитатарские выступления. Александру и на этот раз удалось уговорить нового хана Менгу-Тимура наказать бунтов­щиков не смертью, а деньгами. Деньги ново­му хану как раз были нужны.

С этим поручением Александр выехал из Орды, но в дороге заболел и остановился в Городце, где и умер в 1263 году. По иронии судьбы, Городец впоследствии был переиме­нован и стал столицей Касимовского хан­ства. Великого князя похоронили во Влади­мире.

Неизвестно, как сложились бы судьбы мира, проживи дольше хан Батый и князь Александр. Вопреки распространённому мне­нию, что Батый разорил и опустошил Русь, сами русские того времени называли его “добрым ханом”. Вероятно, и уважительное слово “батя” корнями своими уходит к Ба­тыю. Если б не презрительное отношение к нему со стороны монголов как к “незакон­норожденному внуку” Чингисхана, если бы Батыю удалось стать великим ханом (а не ханом Орды, состоящей из завоёванных им же земель), то он перенёс бы столицу из Ка­ракорума в Сарай. Тогда можно было бы го­ворить о новых походах на Запад. Но этого не случилось: у Истории оказались свои пла­ны. Добрый же хан Батый, благодаря усили­ям монастырских летописцев остался в па­мяти потомков неким кровожадным и бессердечным преступником. Но нам-то с вершины прошедших лет не худо было бы знать, что если бы не хан Батый и князь Александр, то от Смоленска до Нижнего Новгорода сейчас стояли бы не церкви, а костёлы.

И нас бы не было…

 

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ОДНОГО ХАНА

 

Татарин – жестокая дисциплина и полное презрение к телу

 

Когда затронута честь, татарин должен действовать немедленно, решительно, безупречно, не заботясь о собственной жизни

 

Мир знает не слишком много полити­ческих деятелей, которых можно было бы поставить в один ряд с такими, как Алек­сандр Македонский, Цезарь и Наполеон. Но Улуг-Мухаммед (Великий Мухаммед), безусловно, из их числа. Жизнь его не ме­нее интересна и так же переменчива. И точ­но так же он добился всех поставленных собой целей, основав в придачу два хан­ства, которые сыграли немаловажное зна­чение в истории Евразии. О нём должны быть написаны десятки исторических и авантюрных романов, ибо биография жиз­ни позволяет. Однако почему-то этот про­бел не восполнен до сих пор. Нижеследу­ющие строки представляют краткий исторический пересказ подобного несущствующего романа и, возможно, подвигнут какого-нибудь литератора вспомнить об этом удивительном человеке.

После нашествия Аксак-Тимура в Большой Орде происходила ожесточенная борьба за престол между прежним ханом Тимур-Кутлу-гом, свергнушм Тохтамышем, и Тохтамышем, свергнутым Аксак-Тимуром, то есть борьба между Синей и Золотой ордой. Борьба дли­лась долго и передалась по наследству. Нако­нец, сыновья Тохтамыша постепенно стали брать верх. Среди них особенно выделялся Джелялетдин (Джевал-эд-дин). В 1411 году ему в союзе с литовским князем Витовтом удалось свергнуть сына Тимур-Кутлуга и за­нять ханский престол.

Джелялетдин восстановил господство та­тар над Россией, которое было расшатано многолетними междоусобицами. Он вызвал великого князя Василия (сына Дмитрия Дон­ского) в Сарай и заставил аккуратно выпла­чивать дань. Во всё правление этого хана под­чинение России оставалось незыблемым, а ситуация в стране спокойной.

Но вот в 1431 году после смерти Василия Дмитриевича на суд к сыну¹¹ Джелялетдина Улуг-Мухаммеду прибыли великий князь Юрий Дмитриевич и Василий Васильевич (сын и внук Дмитрия Донского, дядя и пле­мянник между собой). Суть спора состояла в том, что Юрий являлся наследником по праву старшинства в роде (то есть по старине), а Василий по завещанию своего отца. Хотя пос­ледний был и малолеток, но за него стояли московские бояре и практически все ордын­ские мурзы. Им не составило большого тру­да убедить Улуг-Мухаммеда, чтобы ярлык на великое княжение достался племяннику. Единственным защитником Юрия выступил мурза Тегиня, но ему сам Улуг-Мухаммед пригрозил смертью, если он скажет ещё хоть слово в защиту прав Юрия. После этого Ва­силий Васильевич был возведен на престол в Успенском соборе Московского кремля хан­ским послом.

Правительство Улуг-Мухаммеда и его по­литика были самостоятельными и обеспечи­вали как внутренний, так и внешний миро­порядок. Сам хан настолько интересовался международной политикой и хотел в ней по­участвовать, что в 1428 году отправил по­сольство в Египет. Однако в 1436 году собы­тия приняли для Улуг-Мухаммед а дурной оборот. В некоторой степени он и сам был в этом виноват. Татарские источники излагают эти события так. После вступления на престол Улуг-Мухаммед приказал разыскать убежище смертельно раненого князя Эди-гея — приверженца династии Тимур-Кутлу-га и вообще человека уважаемого за многие военные подвиги — и убить его. Сыновья Эдигея и племянник Тимур-Кутлуга Гияс-Эддин бежали в Россию. Василий Василье­вич, посаженный на московский престол Улуг-Мухаммедом, радушно принял бегле­цов: ему было выгодно поддерживать распри в Саранском царстве (как называли на Руси Золотую Орду), поскольку позволяли или ослабить бремя дани, или просто не платить во всё время смуты. Однако по отношению лично к Улуг-Мухаммеду это было явно чер­ной неблагодарностью, но редкий политик помнит добро.

Остыв и оправившись, беглецы собрали 3-тысячный отрад и неожиданно напали на Улуг-Мухаммеда. Потерпев поражение, хан был низложен, с остатками гвардии бежал в Крым и силой захватил его. А победитель Гияс-Эддин занял Сарай и стал ханом, но через год умер.

Ему наследовал юноша Кичи-Мухаммед (Маленький Мухаммед). Улуг-Мухаммед не та» собирался до конца жизни отсиживаться в Крыму и мириться с потерей Сарая. Воспользовавшись малолетством и неопытнос­тью Кичи-Мухаммеда, он напал на него, но потерпел поражение. После этого произош­ло ещё несколько сражений, за которыми пос­ледовал мирный договор. Согласно ему к Кичи-Мухаммеду отошли приволжские зем­ли, а за Улуг-Мухаммедом закреплялся Крым, как самостоятельное ханство.

Мир, однако, над головой Улуг-Мухамме­да просиял ненадолго. Скоро он поссорился с командующим крымскими войсками Хай-даром. Причина распри характеризует Улуг-Мухаммеда лучшим образом, как человека, который неукоснительно следовал законам чингизидов. Раздор между ними начался го­раздо раньше, в 1430 году, когда Улуг-Му-хаммед ещё владел Сараем. В это время Хай­дар нарушил данную им клятву и обманом пленил мценского воеводу Григория Протасьева. Улуг-Мухаммед высказал ему своё яв­ное неодобрение. Тогда Хайдар промолчал, но сейчас, в Крыму, он чувствовал свою силу. Хайдар обратился за помощью к сыну Тох-тамыша и, следовательно, дяде Улуг-Мухам­меда хану Сайд Ахмету, обещая передать ему Крым. Последний не замедлил прислать вой­ско. Устоять против них Улуг-Мухаммед с 3-тысячной гвардией не мог и, не надеясь на успех, бежал, оставив уже второй ханский трон.

Он искал “своё царство”. В начале зимы 1437 года Улуг-Мухаммед вошел в пределы России, надеясь на покровительство и по­мощь великого князя Василия Васильевича, получившего ярлык на княжение из его рук, и занял город Белев, находившийся на юго-западной окраине Московского государства. Он послал к князю сказать об этом. Но Ва­силий, вероятно, желая показать свою пре­данность новому хану Большой Орды, а что более вероятней — желая натравить их друг на друга, потребовал от Улуг-Мухаммеда уда­литься за пределы России. Выполнить это требование Улут-Мухаммед уже не мог, даже если бы захотел: наступила зима. Поэтому он решил зимовать здесь в любом случае и построил лагерь, который был обнесен ле­дяной стеной. Тогда Василий отправил про­тив Улуг-Мухаммеда сильные полки¹² под водительством своих двоюродных братьев Ше-мяки и Красного, сыновей Юрия Дмитрие­вича. Расчет его был очевиден: ведь именно Улуг-Мухаммед лишил их отца, а, следова­тельно, и их самих московского престола в пользу Василия. В дороге, как пишет С.М. Соловьёв, князья не стеснялись. Они грабили “своих, русских, мучили людей, допыты­ваясь у них имения (то есть имущества), били скот и позволяли себе всякого рода неприличные поступки (“неподобная и сквер­ная деяху”). Когда они пришли к Белеву, то хан испугался (и было от чего!) и прислал просить мира, отдаваясь на всю волю князей русских, но те не послушали его речей, дви­нулись к городу и нанесли татарам сильное поражение. На другой день татарские мурзы приехали опять для переговоров с великок­няжескими воеводами: хан давал сына и мурз своих в заложники, обязывался, пока жив, стеречь Русскую землю и не требовать ника­ких выходов (то есть дани).

Как видно, татары Улуг-Мухаммеда и в самом деле находились в безвыходном поло­жении: бежать в зимнее время они не могли (да и некуда было), оставаться под Белевым было равносильно смерти. Известно, одна­ко, что человек, поставленный в безвыход­ное положение, сражается за десятерых. Так оно и получилось.

Шемяка и Красный не приняли условия мурз Улуг-Мухаммеда. Тогда мурзы сказа­ли им: “Не хотите мира, так оглянитесь на­зад!”. Те оглянулись и увидели, что всё рус­ское воинство бежит назад от татар. Это воеводе Григорию Протасьеву в 1430 году. Этот воевода как раз находился со своим полком в стане рус­ских под Белевым. Помня о добре, которое оказал ему Улуг-Мухаммед, и то, что теперь и сам Улуг-Мухаммед пострадал от того же Хайдара, Протасьев решил ответить добром на добро. “Он предался на сторону хана и начал говорить московским воеводам: “Ве­ликий князь мой (литовский13) прислал ко мне приказ, чтоб я не бился с ханом, а зак­лючил с ним мир и распустил полки”. Ког­да московские воеводы приуныли от этого объявления, Протасьев послал ночью к хану, чтобы тот утром напал на московскую рать. Утро, как нарочно, было мглистое, и рус­ские сторожа не видели, как татары вышли из города и напали на московские полки; Протасьев побежал прежде всех, крича “Беги! Беги!” — и все в ужасе побежали за ним”. (С.М. Соловьёв)

В живых после этой битвы осталось толь­ко восемь воевод, а простого люда полегло не меряно. Победа хана казалась фантасти­ческой, однако главную роль в ней сыграло то, что татары оказались в безвыходном по­ложении, и то, что их хан был справедли­вым. В дальнейшем он не раз подтверждал это и другими поступками. О них речь впе­реди.

Но оставаться в Белеве долее Улуг-Му­хаммед всё равно не мог: он не имел ни пищи для людей, ни корма для скота. Тогда Улуг-Мухаммед принял опять-таки беспре­цедентное решение: уже имея опыт оттор­жения от Сарайского царства Крыма (кото­рое было утверждено договором между ним и Кичи-Мухаммедом), Улуг-Мухаммед, не желая оставаться политическим эмигрантом в России, решил отторгнуть в свою пользу другую часть владений Большой Орды и восстановить в Среднем Поволжье самосто­ятельное мусульманское государство, како­вым была Булгария. Не обращая внимания на холода и метели, хан со своим 3-тысяч­ным отрядом пошел степью вдоль южных границ России сквозь мордовские земли, переправился через Волгу и достиг Булга-рии в январе 1438 года. Этот переход впол­не можно сравнить с “Железным потоком”, который описал Серафимович.

После разгрома 1361 года и нападения кня­зя Федора Пестрого в 1432 году город Бул­гар лежал в руинах, уцелевшее население от­хлынуло на север за Каму и сосредоточилось вокруг Казани, которая тоже сильно постра­дала от русских набегов. Её-то и решил Улуг-Мухаммед избрать своей новой столицей, от­чего и созданное им ханство получило название Казанского¹⁴.

О дальнейшем рассказывают двояко. По одной версии, будто бы Улуг-Мухаммед си­лой взял Казань и при этом убил местного правителя бека Гали (Али). И это вполне мож­но было сделать с 3-тысячным отрядом, если учесть в каком плачевном состоянии нахо­дилась тогда Казань. Но есть и другая вер­сия, согласно которой Гали признал в Улуг-Мухаммеде “природного хана”, чингизида, и добровольно отдал ему город. Эта версия имеет такое же право на существование, как и первая. Поскольку других данных нет, каж­дый историк отдает предпочтение той, кото­рая более подходит замыслам и целям его труда.

К приходу Улуг-Мухаммед а Казань при­няла на себя всё политическое и экономи­ческое значение для края за лежащий в руи­нах Булгар. При отце Улуг-Мухаммеда Казанью управлял один из сарайских царе­вичей — Талыч, который в 1411 году, в со­гласии с политикой Джелялетдина, оказал поддержку нижегородскому князю Даниилу Борисовичу в борьбе против Москвы. После этого-то Восточная Русь и признала Казань достойной наследницей Булгара.

Город, ставший столицей края, располо­жен в НО километрах от Булгара, вверх по течению Волги, при впадении в неё реки Ка­занки. Местоположение Казани экономичес­ки не так привлекательно, как Булгара, но природой Казань укреплена лучше. Поло­жение города очень выгодно при его оборо­не, особенно со стороны запада: неприяте­лю пришлось бы переправляться через Волгу и по болотистой низменности подступать к крепости, расположенной на высоком мысу. Наиболее укрепленная часть как раз была обращена в русскую сторону, а слабая, тыло­вая — в противоположную. Если б Казань разместилась на другом берегу Волги, то её тылы оказались бы ближе всего к русским границам.

Около года Улуг-Мухаммед укреплял сис­тему государственного управления и созда­вал боеспособное войско. К нему стекались татары со всего Дешт-и-Кипчака, и всех он охотно принимал и селил, наделяя работой или службой. Таким образом, в начале 1438 года возникло независимое Казанское хан­ство.

Весной 1439 года Улуг-Мухаммед почув­ствовал себя настолько сильным, что решил проучить Москву за содеянное её князем пре­дательство под Белевым. К тому же он хотел заставить великого князя платить дань по-прежнему ему, как истинному хану, а не в Сарай Кичи-Мухаммеду. Реализуя эти цели, он предпринял поход, занял Нижний Нов­город и в начале лета подошел к Москве. Князь Василий бежал на север, бросив город на произвол судьбы и поручив оборону од­ному из бояр. С 3 по 13 июня хан стоял под Москвой, но взять город не смог. Тогда он сжег посады¹⁵ и удалился.

В течение следующих пяти лет отношения Москвы и Казани были мирные. Но в 1444 году Улуг-Мухаммед решается на второй по­ход. Осенью он берет Нижний Новгород, где остается зимовать, а в январе 1445 года посы­лает отряд на Муром. Здесь казанцы потерпели поражение, из-за которого пришлось ос­тавить даже Нижний Новгород. Но уже в ап­реле Улуг-Мухаммед опять занял его, и ка­занское войско под начальством ханских сыновей Махмуда (русские летописи называ­ют его Махмутек¹⁶) и Якуба вступило в мос­ковскую землю и дошло до Владимира. Вели­кий князь пошел к Суздалю и встал на реке Каменке, ожидая подхода других князей и союзных ему татар. 6 июля московское войс­ко переполошилось, подняло знамена и вышло в поле, но неприятель не показался, и Васи­лий Васильевич вернулся в стан и сел ужи­нать с князьями и боярами. Пили всю ночь, так что великий князь, едва отслушав заутре­ню, повалился спать. Но тут пришла весть, что казанцы переправляются через реку Нерль. Великий князь кое-как собрался и выступил в поле, но войска у него было всего полторы тысячи: союзные князья не подошли, а Ше-мяка не захотел явиться, хотя стоял рядом и за ним не раз посылали. Противники сошлись подле Спасо-Евфимьева монастыря, и в пер­вой стычке казалось, что русские одолели та­тар, так как те обратились в бегство. На са­мом же деле они применили излюбленный прием степняков: когда русские погнались за ними и расстроили ряды, казанцы повернулись и совершенно сокрушили русских. Ве­ликий князь долго отбивался, но, получив множество ран, был пленен. Судьба словно смеялась ему в лицо, ибо великий князь уже второй раз попадал в плен¹⁷. Сыновья хана сняли с него нательный крест и отослали в Москву матери и жене пленника, чтобы пре­сечь всякие слухи. Потом великого князя от­правили в Нижний Новгород к Улуг- Мухам­меду. Они опять встретились через 14 лет.

Улуг-Мухаммед не думал мстить лично Ва­силию за предательство под Белевым, он хо­тел лишь восстановить то своё ханское дос­тоинство, которое он утратил, покидая Сарай. Отступив к Курмышу — пограничному го­роду на реке Суре, — хан отправил посла к двоюродному брату пленного Шемяке. Но последний меньше всего желал, чтобы вели­кому князю вернули свободу: ведь этот плен наконец-то открывал Шемяке прямую доро­гу на московский трон. Шемяка и на битву, преследуя эти же цели, “опоздал”. Поэтому, наговорив много плохого о Василии, как ни­куда негодном правителе, Шемяка отпустил посла “со всем лихом на великого князя”, по словам летописца. Но тут он просчитал­ся, он не учел ханскую гордость. Ведь имен­но из рук Улуг-Мухаммеда московский князь получил ярлык на великое княжение. Пере­давать его теперь другому — значит, распи­саться в собственной ошибке, совершенной 14 лет назад. Нет, этого Улуг-Мухаммед де­лать совсем не собирался. Каким бы плохим правителем и предателем Василий не был, но это был его князь, Улуг-Мухаммедом по­саженный.

За свободу московскому князю были пред­ложены условия, которые он безоговорочно принял. Во-первых, он признавал свою за­висимость от Казани, а не от Сарая. Во-вторых, должен был платить Казани “вы­ход” (дань) в тех же размерах, что и раньше, когда Сарайским ханством владел Улуг-Му­хаммед. В-третьих, в русские города назна­чались 500 казанских чиновников, а в обес­печение контрибуции казанцы получали доходы с некоторых городов в виде кормле­ния.

Что же касается выкупа лично за великого князя, то здесь источники расходятся. Обычно историки пишут, что Василий обещал дать за себя “сколько сможет”, ссылаясь на такой летописный текст: “Царь Улу-Махмет и сын его утвердили великого князя крестным цело­ванием, что дать ему откуп, сколько смо­жет. А иное Бог весть и они между собою”. Последняя фраза указывает на то, что ос­тальные условия освобождения хранились в тайне.

Но другие летописи называют более кон­кретные числа: “От злата и серебра, и от портища (одежды) всякого, и от доспехов пол-30 тысящ”.

Наконец, третьи источники называют сум­му в размере 200 тысяч рублей. Но она неве­роятна. Таких денег тогда во всей России, наверное, не было. Героизируя прошлые вре­мена, летописец придумал такую сумму точ­но так же, как веком или двумя ранее он сочинял о былинных богатырях трехметро­вого роста.

1 октября великий князь был освобожден.

В Москве эти условия не были Известны. Говорили, что Василий за свободу обещал хану всё Московское княжество, а себе ос­тавлял только Тверь. Ещё до возвращения князя, народ отказался признавать заключен­ный им договор. Недовольны оказались все — купцы, духовенство, бояре. Через три с по­ловиной месяца Василий был низложен дво­юродным братом Шемякой, ослеплен и со­слан вместе со своими малолетними детьми. Такой поворот событий совершенно не уст­раивал Улуг-Мухаммеда, ибо лишал его всех достигнутых побед и их результатов. Васи­лий ведь и был свергнут для того, чтобы не платить ни контрибуции, ни выкупа за него. На выручку князя хан послал сыновей Каси-ма и Якуба. В это же время разбежавшиеся во все стороны князья и бояре — сторонни­ки Василия — деятельно готовились к войне с Шемякой, чтобы вернуть великому князю московский трон, а себе вмиг утраченные привилегии и власть. Шемяка понял, что если на него насядут с двух сторон, то он не удер­жится, и пошел на попятный. В конце 1446 года Василий Васильевич был восстановлен на престоле, в 1447 году возобновлен дого­вор между ним и Улуг-Мухаммедом.

Прибывшие на Русь казанцы стали устра­иваться так, как им удобно, что вполне есте­ственно для победителей. Но надо признать, что массовое введение иностранцев в состав администрации, наплыв их внутрь страны, тяжелые налоги, которые именно они взи­мали в уплату контрибуции, наконец, отме­жевание Касимовского удела — всё это вы­зывало сильное недовольство русского и после перехода в Казань прочным и непре­рывным. Вынужденный оставить Сарай, он отправился в Крым и основал новое незави­симое государство, самостоятельность кото­рого вынужден был признать сарайский хан. Вынужденный вторично перед неодолимой силой уступить престол, Улуг-Мухаммед не пал духом и вступил в пределы России, наде­ясь служить ей, но и тут натолкнулся на пре­дательство. Тогда, одержав победу под Беле-вым, он решил отторгнуть от Сарая всё Среднее Поволжье и основать ещё одно неза­висимое государство. И этот грандиозный за­мысел (имея всего-то трехтысячную дружи­ну!) был им успешно выполнен. Затем на руинах в течение каких-то нескольких лет он создал могущественнейшее государство и обеспечил его дальнейшее существование как экономически, политически, так и военной силой. В самой России он рассадил повсюду верных людей, предупреждая любые неожи­данности с её стороны, а внутри даже создал ещё одно государство в государстве — Каси­мовское ханство. Большой государственный ум, громадная предприимчивость и колоссаль­ная энергия характеризуют его. И в то же вре­мя это был истинный чингизид, гордый и не­преклонный, верный степному кодексу чести историю с Григорием Протасье-вым).

Умер Улуг-Мухаммед некоторое время спустя после возвращения из похода на Мос­кву в 1445 году…

 

Комментарии

¹Точнее будет сказать: её конную часть. — в чём мы ещё убедимся.

²К этому мы ещё вернёмся. Основное же доказательство сводится к тому, что князья Восточной Руси обычно женились на половецких дочерях, потому что браки между близкими родственниками запрещались. Нельзя не учитывать и политические соображения: ведь с тестем или зятем проще договориться, чем с соседом.

³Этот манёвр породил ещё одну, возможно, самую “богатую” загадку русской археологии. Речь идёт о самом большом кладе, называемом “Серебро Батыя”. Суть такова.

Покорив многие города Руси, войско Батыя двину­лось на Новгород. Однако Батый до Новгорода не до­шел — помешала осенняя (или весенняя) распутица в непролазных лесах и болотах. Кони стали падать от бескормицы, холод, голод угрожали и самим татарам. И, как всегда бывало в подобных случаях, опытный военачальник приказал войску избавиться от лишнего груза. В том числе и от серебра, взятого Батыем в русских городах. Известно, что когда Батый подошел и осадил малый городок Козельск, за стенами которо­го находились необходимые победителям припасы, не­посильного груза при войске уже не было. Батый ос­тавил его где-то по дороге.

Современник ордынских завоеваний перс Джувейни описал в своем сочинении “История завоевания мира” разгром Москвы, от которой “они оставили только имя её, и нашли (там) много добычи”. И действительно в Москве позже были найдены несколько кладов эпохи “Батыева разорения”. Немало было обнаружено в Ряза­ни, во Владимире, в других городах.

Искать “серебро Батыя” пытались издавна. По ле­тописям и сказаниям был восстановлен путь Батыя, вычислены примерные места захоронения. Судя по всему, Батый приказал вывезти ценности на середину одного из озер недалеко от современного города Сели-жарово и вывалить “серебро” на дно. Как настоящий сын степи, самой большой ценностью он считал коня, ‘| а не материальные богатства. Собирался ли Батый вер­нуться за кладом — Бог весть, более его всадников в этих краях не видели.

На сегодняшний день энтузиастами проделана ог­ромная работа: взяты пробы воды в десятках озер Се­лигера, многие часы проведены в архивах. Биохими­ческие анализы воды показали, что лишь в одном озере ионы серебра значительно превышают норму. Архи­вные исследования тоже значительно сузили район предполагаемого захоронения, в этот район попало и озеро с аномальным превышением ионов серебра. В 1997 на этом озере была проведена разведка дна с при­менением эхолотов и металлоискателей. Зафиксирова­ны четыре аномалии, однако многометровый ил на дне озера не позволил добраться до материка.

⁴Гуюк даже обозвал Батыя старой бабой и грозился оттаскать за волосы.

⁵Существует версия, будто к Туракине поступил донос боярина Фёдора Яруновича, в котором Ярослав был оговорен: он вступил в союз с римским папой Иннокентием ГУ. Версия эта очень слаба, но ради пол ноты картины мы её упомянем.

⁶Южный путь в это время также почти не функциионировал из-за многочисленных крестовых походов за Гробом Господним.

⁷Смысл его в том, что победители, расстроив ряды на большом расстоянии или увлекшись грабежом, сами могут в скором времени оказаться побеждёнными.

⁸Здесь непонятно, о каком “отце” идёт речь: о том, чьим сыном он был, или о том, который считал его своим пасынком.

⁹Своего рода разведка и способ поживиться одновременно.

¹⁰В известной патриотической картине “Александр Невский” русские полки бросаются на крестоносцев с криками “Ура!”. Однако “ура” — это боевой татарский клич. Русские в те времена ничего подобного кричать не могли, наоборот, они должны были бы вздрогнуть от этого “ура”. Может быть, режиссёр, зная правду об участии татар в битве, сумел просунуть её “между строк”?

¹¹По некоторым данным, Улуг-Мухаммед приходился ему племянником.

¹²Некоторые называют цифру до 40 тысяч, но это, скорее всего, преувеличение. Однако значительный перевес русских над 3-тысячным отрядом Улуг-Мухаммеда несомненен.

¹³В то время Мценск относился к владениям Литвы.

¹⁴Существует версия, что Улуг-Мухаммед не остался в разоренной Казани, а построил рядом другую, деревянную.

¹⁵Это делалось каждый раз при осаде Москвы, чтобы расчистить путь для конницы.

¹⁶На самом деле Махмутек — это просто уменьшительное от Махмуда, как Калигула (сапожок) — от Са%а (сапог).

¹⁷Первый раз его пленил дядя Юрий Дмитриевич в апреле 1433 года.

 

И ЯВИЛАСЬ КАЗАНЬ…

Кто не знает своего прошлого у того нет будущего

Происхождение Казани окружают преда­ния, легенды и научные гипотезы, как лю­бой древний и знаменитый город.

И каждые версия или сказание имеют пра­во на жизнь, потому что на пустом месте не появляются. Ещё лучше, когда они подкреп­ляются историко-археологическими розыс-каниями.

… В 1003 году некий хан из киргиз-кай-сацкого (казацкого) рода Караджуров облю­бовал на Волге, в пределах Булгарского хан­ства, завидное место для хранения своих богатств. И основал поселение Балта, на месте будущей Казани. Балта не стала торговым центром, уготовив себе судьбу склада това­ров. Позднее ею владей некий эмир Шам-гун, сын хана Адама. Но в 1103 году поселе ние стало городом, получившим название Учель. Правили в нём булгарские ханы Улуг-бек, Мартюбы-Арбат, Улугбек-Азан и дру­гие. В 1219 году городом завладел хан Газан, сын хана Гельбира. По его имени город стал называться Газан. А потом уж народ сам пе­реименовал его в более удобную для себя форму — Казань.

Вышеизложенная версия не пользуется особой популярностью в научных кругах. — Никакого мифического хана Газана не было! — категорически заявляют пессимис­ты. — Да и складом товаров Казань никогда не была!

Но другие историки настаивают на обрат­ном:— Казань с самого основания была и останется самым бойким местом внутренней торговли, ибо такова её география. А где же торговать оптом, как не складе!

Не будем попусту спорить. Начнем с нуля. В “Дневнике” русского ученого первой по­ловины XVIII века Рычкова отмечены мно­гочисленные доисторические укрепления, разбросанные десятками по Волге, Каме, Белой и Чусовой. Подобным укреплением, видимо, было и Старое городище на одном из казанских холмов.

Историческое же время появления Каза­ни датируется 1177 годом. Об этом было заявлено на Поволжско-Уральской археоло го-этнографической конференции в Казани:

“Считать, что исследования, проведенные в 1974 году на территории Казанского Кремля, выявили культурный слой ХII-ХIIГ ве­ков, что дало значительные материалы для датирования возникновения столицы Тата­рии (1177 год)”.

Уже готовились праздновать 800-летие Ка­зани, но почему-то празднование не состоя­лось.

Тем не менее с этой датой, или шире — с XII веком как началом Казани — согласны виднейшие татарские ученые. Главный ко­зырь — башня Сююмбике. Доктор истори­ческих наук А. Халиков, рассказывая о ней, исходит из предложенной версии.

“Археологические раскопки, проведенные с юго-западной и западной сторон башни в 1976 — 1977 годах, выявили здесь хорошо сохранившийся фундамент более ранней до-зорно-сторожевой башни Казани XII — XIV веков. По ним установлено, что эта ранняя башня, имевшая также два пилона и 5 — 6 ярусов общей высотой в 25 — 30 метров, была построена из белого камня и квадрат­ного булгарского кирпича на фундаменте глубиной до полутора метров, дно котлова­на которого также было уплотнено сваями. В начальной части кладки обнаружена мо­нета 40-ых годов XIII века, чеканенная в Булгаре”

 

Расположенная вблизи Великого Булгара, столицы Булгарского ханства, Казань дей­ствительно оказалась форпостом государства. Само название Казань читается как “Казан”, то есть, по этимологическим розысканиям ученых, “край земли”, “предел”, “граница”. Учли и то, что казацкий элемент был широ­ко представлен в городе. Слово “Казань” в чем-то созвучно с “казак”. А казаки всегда селились по границе или на селищах.

Но и “пограничная” версия тоже не пользуется большой популярностью. Посмот­рим на следующую.

В русских летописях булгары-казанцы впервые упомянуты под 1164 годом.

А по другим летописным отрывкам Старая Казань была основана в 1290 году. Приво­дится также дата 1290/1298 годы. Предание таково: князь Можайский и Ярославский Федор Ростиславович Чермный женился на дочери ордынского хана. В приданое за же­ной он взял 36 городов и в их числе Казань. Его тесть хан Ногай, более известный в ис­тории как темник Золотой орды, а потом уже властитель земель от Дона до Дуная, никог­да не правил в Среднем Поволжье. Однако его власть и влияние были так велики, что он по своему усмотрению сажал на престолы и свергал с них ханов. Кстати, сам Ногай был женат на незаконнорожденной дочери императора Византии.

Вряд ли и этому преданию можно полно­стью доверять.

К достоверным историческим фактам при­числяют: основание Казани при ордынском хане Менгу-Тимуре, напавшем на Булгарию в конце XIII века; разрушение Казани рус­скими в 1399 году; а также организованное переселение жителей Великих Булгар в XIV веке из-за эпидемии чумы.

Далее предания и летописи перекидыва­ют мостик к строительству Новой Казани, к возникновению Казанского ханства.

Исторически это событие связывается с ха­ном Улуг-Мухаммедом, потомком Джучи. В 1437 году он потерял власть в Золотой Орде. Изгнанный хан вышел из Орды с 3 000 каза­ков. После военных и политических мытарств Улуг-Мухаммед захватил Казань и стал на­зываться казанским ханом. “Рады ему были оставшиеся от плена разоренные казанцы-булгары и молили его быть заступником от русских”.

Предвидя столкновения с Московским княжеством, Улуг-Мухаммед построил Но­вую Казань — неприступную крепость, окруженную дубовыми стенами с высокими башнями на крутом мысе между реками Ка-занкой и Булаком. С севера за Казанкой ле­жали заболоченные луга, а за ними стоял непроходимый бор. С запада и юго-запада путь врагам преграждал заросший тиной Бу-лак: он протекал под крепостной стеной, выходя из озера Кабан. За Булаком тоже вста­вали дремучие леса. Только с востока про­стиралась обширная равнина, но оттуда вра­гов не ждали.

В связи с таким расположением возникла ещё одна версия названия города Казани — от слова “казан”. “Казань по местоположе­нию своему подобна котлу: пространство, ею занимаемое, окружено высокими горами от левого берега Волги к северу, западу и вос­току. Так что весь город находится как бы в котловине. Когда вода из Волги разливается, то город становится полуостровом, с хоро­шей пристанью”, — сообщает старинный пу­теводитель. Эта версия наиболее жизненна и правдоподобна. Названия городов подобно­го типа распространены по всему миру. На­зовём хотя бы русский Ямгород или немец­кий Кессель (Кеззе! — котёл).

При Улуг- Мухаммеде Казань сразу заяви­ла о себе силой и богатством. С этим ханом Тумл-ны татарского хотели не ссориться, а искали дружбы. Ког­да вместе с отпущенным из плена великим князем Василием из Казани на Русь пере­ехали многие татары, князь Дмитрий Шемя-ка пенял родичу: “Зачем привел татар на русскую землю и дал им города, волости, по­ставил на кормление? Ты любишь татар и речь их сверх меры. А христиан тоже сверх меры держишь без своей милости. Злато и серебро и имение даёшь татарам”. Но Васи­лий знал, что делал. Он побеждал склонных к бесконечным усобицам сородичей с отря­дами черемисов под командованием казанс­ких царевичей Касима и Якуба, укрепляя мощь Москвы и ослабляя удельных князей. Население Казанского ханства выросло бы­стро: к Улуг-Мухаммеду потянулись люди из Астрахани, Крыма, с Азова. “Толпы татар, монголов, черемисов стекались из страха пе­ред русскими к новому хану”, — пишет рус­ский историк. Но вряд ли только страх пе­ред русскими стал главной причиной молниеносного возвышения Казани. В но­вое ханство шли татары и из Сибири, и из Великой Бухары. Крушение Золотой Орды из-за внутренних раздоров — вот что оказа­лось главным в момент появления нового государства с Казанью во главе. Об этом так и писали впоследствии: “Возникновение Ка­занского ханства можно считать восстанов­лением Золотой Орды”.

Много знатных людей вошло в правитель­ство Казанского ханства. Сначала было че­тыре рода: Кипчак, Ширан, Аргын и Ман-гыт. Потом число их значительно увеличилось. У хана была своя гвардия — огланы (уланы).

Главой мусульманского духовенства в Ка­зани был сеид — один из потомков Фатимы, дочери пророка Мухаммада, и халифа Али. Его влияние было велико. Сеид сам посылал посольства, кому считал нужным. Хан при народе подходил к сеиду и стоя касался его руки, при этом сам сеид сидел верхом на коне. Бики и мурзы прикасались к коленям сеида, знать — к ногам, а простой народ — к краю одежды или хотя бы к коню.

Своего величия Казанское ханство достиг­ло благодаря мужеству и упорству одного че­ловека — Улуг-Мухаммеда. Однако суще­ствует историческая гипотеза, что он не только никогда не завоёвывал Казани, но даже не был здесь¹. Её построил его сын — хан Мах-мутек. Не случайно при раскопках Казанс­кого Кремля у башни Сююмбике были об наружены руины его мавзолея, а не Улуг-Мухаммеда. Археология беспристрастно зас­видетельствовала: “Захоронение относитель­но пожилого мужчины, судя по стратиграфическим данным, второй полови­ны XV века. Видимо, это погребение одного из первых казанских ханов — Махмутека, скончавшегося в середине 60-ых годов XV столетия”.

Посмотрим, что скажут нам по этому по­воду легенды.

Одной из важных находок по истории Ка­занского ханства стал “Отрывок из татарс­кой летописи”. В нем перечислены ханы, пра­вившие в Казани:

“Был от хиджры год 700, а по историчес­ким годам был 800, когда Аксак-Тимур от­нял у хана Абдуллы город Булгар. Имена ха­нов, управлявших страной из Казани: Абдулла, его сын Алтын-бек, Махмуд-хан, Халил-хан, Ибрагим-хан, Ильгам-хан, Абдул-Латиф-хан, Сахиб-Гирей-хан, Сафа-Гирей-хан, Али-хан, Утяш-хан, Ядыгер-хан. Потом случилось затмение солнца, в 975 году. И ещё правил Шиг-Али-хан”.

В этом перечне на историческую сцену вы­ступают любимые герои татарских легенд — хан Абдулла и его сыновья Алтун-бек и Алим- бек. Им народ и приписывает все дела и под­виги ханов, канувших в Лету.

Абдуллу — последнего булгарского хана — сверг вовсе не Улуг-Мухаммед, и не его сын, а Тамерлан. В древних “Записках” путеше­ственника Георги рассказывается:

Тимур-лан, или Тимур-Аксак (Хромой Тимур) завоевал Булгарское царство от Яика до Волги. После семилетней осады он зах­ватил город Бряхимов и казнил хана Абдул­лу в его же столице. Абдулла-хан происхо­дил из улуса Джучи. Он узнал об опасности слишком поздно, когда вражеское войско приблизилось к городу. Хан принял сраже­ние в открытом поле, но был разбит. После осады Казань сдалась. Погибло сто двад­цать булгарских князей, а жены полонены. Среди убитых четверо были ханского рода: Икбал-бек, Каль-Али-бек, Хаш-бек и Мер-каш-бек.

Сыновей погибшего хана спас безымян­ный мурза. Братья Алтын-бек (Алтун) и Алым-бек (Алим) поселились в глухом лесу и там выросли. Потом они вернулись в род­ные места и построили городок неподалеку от развалин Бряхимова, на берегу реки Ка­занки. 104 года эта Казань была главным городом Булгарского ханства.

Править городом остался Алтун-бек, а Алим-бек построил вверх по Волге на берегу реки Черемшан город Булумер (Биляр — ?)³, окружил его тройным земляным валом, ук­расил мечетями и дворцами.

Но в рукописи Таварих-ат-Давайр сказа­но, что Алим-бек учительствовал (или был муллой) в городе Кошан. А Ферин-Наме пи­шет, что Алим-беку не понравилось в Каза­ни, поэтому он ушел на реку Тобол и осно­вал Тобольск. Беан-Дастан-ут-Тарих повествует, что оба брата вместе правили в Казани. Это их потомки через сто четыре года (в 804 году хиджры) перенесли Казань на новое место, и город стал называться Новая Казань.

Ещё рассказывают, что у погибшего хана Абдуллы был третий сын Шеуне-бек. Его по­щадил Тамерлан, воспитал вместе с его сес­трой Алтын-Чеч и взял к себе на службу. Но Шеуне-бек прогневал непокорностью Тамер­лана, и тот выгнал его вместе с сестрой, “нео­палимой царевной”. Шеуне-бек узнал, что братья его живы, и пришел к ним в Казань. Там девушка вышла замуж за полководца (другая версия — муллу) Хозятяза или Со-фин-Харака. Шеуне-бек переселился в го­род Великий Булгар, заново отстроенный после нашествия Тамерлана его же поддан­ными. Народ провозгласил сына Абдуллы своим ханом под именем Шади-бек. И дей­ствительно, в Булгаре найдены монеты 805, 806, 807 годов хиджры, чеканенные Шади-беком. В народной памяти он остался как правитель, потакавший самым разнузданным прихотям: дозволял ростовщичество, пьян­ство, прелюбодеяние, смертоубийства, не исполнял священных обрядов. Что не уди­вительно для человека, выросшего в воен­ной ставке “покорителя Вселенной”.

А вот что рассказывает татарский народ об основании Казани.

Однажды богач послал работника натас­кать воды в бочки для полива огорода. Ра­ботник схватил медный котел (казан) и по­бежал на речку, а берег был очень крутым и неудобным. Попытался работник зачерпнуть воду котлом, да не тут-то было: выскользнул котел из его рук, упал в воду и утонул. После этого речку назвали Казанкой, а город, пост­роенный на её берегу — Казанью^4.

Но более знающие и уважаемые люди ут­верждают, что дело было совсем не так.

Хан Тимур-Аксак решил захватить булгар-ский город, долго воевал с горожанами, но одолеть их мужество не мог. Тогда он, как любой нормальный завоеватель в его поло­жении, решил прибегнуть к хитрости. Пере­оделся хан дервишем, пробрался в город и попросился у старушки переночевать. Не ве­дая, кто её гость, бабушка разоткровеннича­лась:

— Никогда Тимуру не взять наш город, если он не сманит к себе всех городских го­лубей и не привяжет к их лапкам тлеющийтрут. Вот тогда они вернутся под свои кры­ши и зажгут город со всех сторон.

Тимур-Аксак обрадовался и, пожалев ба­бушку, велел ей взять свои нехитрые пожит­ки и следовать за ним. Выйдя из города, он приказал:

— Поселись там, где под казаном сам со­бой зажжется огонь.

Женщина догадалась, кто перед ней, но слово — не воробей. Вздохнула она тяжко и отправилась в путь. Долго шла, устала и ос­тановилась передохнуть. Поставила казан на землю, и тут под ним сам собой вспыхнул огонь. Пришлось ей остаться здесь, как при­казал Тимур. Скоро вокруг неё поселились беженцы из поверженного Тимуром города, вырос другой град, который назвали Каза­нью.

Через 104 года⁵ Казань переехала.

Вот как было дело.

Один богатый житель Иски-Казани (Ста­рой Казани) держал пчел в лесу на Джелан-тау (Змеиной горе). Отправляясь собирать мед, он часто брал с собой красавицу-дочь, которой холмистая местность на берегу Вол­ги очень полюбилась. Как всякой красави­це ей скоро пришлось выйти замуж и взять хозяйство в свои руки. По обычаю восточ­ных женщин за водой на реку ходила она. Как-то, поднимаясь с тяжелым кувшином на плече по берегу Казанки, она почем свет стоит бранила хана Алим-бека, которому пришла в голову такая затея — построить | город на столь крутом берегу. Потомок Алим-бека услышал её слова и потребовал дерзкую женщину к ответу, но та была не промах.

— Что говорила, то и повторю хоть стораз! — сказала она. — Дед твой, да и ты сам никогда по воду не ходили — потому и незнаете, каково тяжелые кувшины на такую кручу поднимать беременным женщинам.

Смягчившись от красоты и смелости мо­лодой татарки, хан спросил:

—    Ну и где же, по-твоему, надо было го­род выстроить?

Да лучше всего там, где пчельник моего отца на Джелан-тау, — ответила женщина.

—   А кабаны да змеи, которые там водят­ся?

—   А наши колдуны на что? Неужто им несовладать с этой гнусью? — уверенно спро­сила женщина.

Хану и самому не больно был по душе собственный город. И сделал он так: послал своего сына-наследника с двумя вельможа­ми и отрядом всадников к устью Казанки, чтобы подыскали место для нового города. Посланным он дал запечатанный свиток, который надо было вскрыть после того, как место будет выбрано, а потом исполнить то, что там написано. Выбор пал на тот холм, где теперь стоит Казанский Кремль. Но ког­да посланцы прочитали волю хана, то ужас­нулись: одного из трех посланцев по жре­бию надлежало закопать в землю живым, чтобы новый город “крепче стоял”^6. Жре­бий пал на ханского сына. Но мурзы не ре­шились убить его и спрятали, а вместо него закопали живую собаку.

Прошло некоторое время, и хан стал так сильно переживать потерю любимого сына, что многие опасались за его рассудок. Тогда мурзы признались в обмане и привели царевича к отцу. Хан сразу поправился, но ста­рый мулла предрек, что новый город, осно­ваньем которого послужил обман, перейдет со временем в руки неверных, врагов мусуль­ман, которых мусульмане считают за собак. Истреблять змей поручили опытному кол дуну. Он, впрочем, действовал не столько кол­довством, сколько знанием повадок живот­ных. Осенью он приготовил огромный кос­тер из хвороста и соломы, а вокруг тоже уложил хворост в виде ограды. Змеи обрадо­вались и со всех сторон поползли сюда, что­бы зимовать в готовом жилище. Когда при­шла весна, колдун полил костер смолой и серой и поджег. Змеи все сгорели. С кабана­ми колдун расправился ещё более прозаи­ческим способом. Он просто спалил весь лес на месте будущей Казани, и кабаны, живу­щие в лесах, ушли сами.

Но один, самый большой змей, по имени Зелант улетел и поселился на горе непода­леку от города, отчего и гора с тех пор назы­вается Зелантовой. Этот гнусный Зелант был о двух головах, из которых одной — змеи­ной — пожирал животных, не разжевывая, а другой — воловьей — растения. Зелант жил припеваючи: ежедневно он летал на озеро Кабан пить воду. Если все жители падали ниц перед ним, то он не причинял никому вреда. Впрочем, на озеро Кабан он летал больше для острастки и демонстрации своей власти самому себе, так как рядом с его пе­щерой было другое озеро, до сих пор назы­ваемое Змеиным.

Много лет наводил Зелант ужас на окрес­тности и всё-таки искусством волшебников был умерщвлен. Способ, каким было побеж­дено чудо-юдо, волшебники унесли с собой в могилу. А в память о змее хан избрал его гербом Новой Казани. По татарским поверь­ям, Зелант считается олицетворением древ­него идолопоклонства.

Но рассказывают об основании Казани и немного отличное предание.

Некая девица носила воду с реки, а хан прогуливался по бережку, переодевшись про­столюдином. Девица узнала хана и давай ругать:

— Тоже мне! Правитель! Нашел место для города!

Хан ей открылся и попросил совета, где заложить город.

А девица оказалась волшебницей (потому и не боялась ругать хана).

Пришла она на место нынешней Казани, выкопала там ямы и наложила в них хворост и солому. Потом произнесла магические сло­ва, и змеи поползли в ямы из нор. Тогда ямы сами собой загорелись, но из одной из них, прямо из огня взвился могучий змей с две­надцатью головами, поднялся вверх с ужасным треском и, опаленный, рухнул на зем­лю. Там его и закопали^7.

Ещё в одном варианте, поднимаясь в гору с кувшинами, поскользнулась и ушиблась сноха казанского хана. Далее следует разго­вор между ханом и снохой, общий смысл ко­торого уже известен. Спрошенная совета, сно­ха велела послать двух рыболовов с удочками по обоим берегам течения Казанки и всюду ловить рыбу.

— Где попадется золотая рыбка, там и строить.

Золотую рыбку поймали на том месте, где теперь стоит башня Сююмбике. В подтверж­дении своих слов, что место выбрано пра­вильно, сноха поставила на землю казан, и под ним сам собой вспыхнул огонь. После­дние сомнения развеялись. Змей сноха тоже выгнала и тоже огнем. Один змей выскочил из пламени, погнался за всадником, настиг его у оврага близ села, которое русские на­звали Чурилино, и растерзал на шесть час­тей. С тех пор овраг называется Алты-кутар, а по-русски Кутарка^8.

Змеи долго и упорно не желали покидать Казанское урочище, из-за этого возникло множество легенд о сокровищах, которые здесь спрятаны и которые змеи обязаны ох­ранять. Именно поэтому они и не уходят.

Существуют и русские предания об осно­вании Казани. Наиболее любопытно из них нижегородское, так как Нижний Новгород был основан булгарами, следовательно, ин­формация идет из первоисточника, хоть и искаженная временем.

Название речки Казанки пошло будто бы вот откуда. В очень древнюю пору, когда при­токи матушки-Волги не знали своих имен, на берег одной из речек вышел отряд сына последнего булгарского хана Алтын-бека. Воины уже несколько дней мчались, пресле­дуемые кочевниками. Степняки не давали никому спастись. Но случилось так, что бул-гарскому отряду удалось оторваться от пре­следователей и скрыться в лесной чаще. Здесь, не слезая с коней и в любую минуту ожидая нападения кочевников, они просто­яли до утра.

С рассветом царевич решил найти какую-нибудь речку, чтобы по ней выйти к Волге и вернуться в родные места. Но только к вече­ру, усталые и голодные, они выехали на кру­той берег совершенно незнакомой им реки. Воины стреножили коней и занялись приго­товлением пищи. Один из них пошел за во­дой и случайно уронил в реку золотой казан. Сколько ни шарил он потом по дну — котла не бьшо. Не нашли его и на следующий день, хотя искали всем отрядом. Тем временем вер­нулись посланные вперед и сообщили, что Волга близко. С тех пор речка стала назы­ваться Казан, а потом Казанка. Когда же на ее берегу вырос город, то его, естественно, назвали Казанью.

Есть и другая русская легенда об основа­нии Казани. Будто бы сын Батыя Саин (Сар-так) долго искал место, чтобы заложить соб­ственный город, и, наконец, нашел его на булгарской земле — на Волге. Местность по­нравилась ему своей красотой, пастбищами для скота, множеством пчел, зверей, рыбы в реке, разными овощами и съедобными тра­вами.

— Нигде во всей земле нет места более

прекрасного! — воскликнул Саин. — Жить тут нам и детям нашим вековечно!

Но скоро выяснилось, что хозяином сей земли является змей о двух головах, который не склонен ни с кем делиться ни раститель­ной, ни животной пищей, так как сам все­яден. Змею прислуживали тысячи ядовитых змеенышей, поэтому разумные люди обхо­дили это место далеко стороной. Но чинги­зид не собирался уступать какому-то змею полюбившуюся ему землю. В одной из деревень он нашел седого волхва. Тот колдов­ством собрал всех змей, очертил магический круг и умертвил магией. Затем сжег⁹.

Ходили о змеях и более прозаические ска­зания.

Один крестьянин Казанской губернии по­просил у барина денег взаймы, пообещал: “Верну с прибылью”. Барин дал. Мужик ку­пил много угля и погрузил на три судна. По­том спустился вниз по Волге и приплыл к острову, где было змеиное логово. Спалив змея, он обнаружил сокровища. Их он отвез в деревню, поделился с барином и сам раз­богател.

Уже говорилось, что змей попал на герб Казани. Первое дошедшее до нас изображе­ние Зеланта встречается на оттиске большой печати письма Лжедмитрия I к Сандомирс-кому воеводе Юрию Мнишеку 5 ноября 1605 года. Собственно, это государственная пе­чать времен Ивана Грозного¹⁰. Вкруг на ней стоят гербы подвластных ему царств и кня­жеств: Казанское — Зелант, Псков — барс, Тверь — медведь, Пермь — волк, Булгар — лев, Чернигов — меч, Нижний Новгород олень, Вятка — лук, Югорское — белки, Смоленск — корона на престоле. Печать изготовлена поляком, которого выдают грам­матические ошибки подписей. Здесь Зелант изображен в виде Пегаса с птичьими крыль­ями, клювом грифа и высунутым жалом, без хвоста — западный стиль ощущается явно. С веками Зелант видоизменялся. В XVII веке на гербовом знамени Алексея Михай­ловича Зелант превращается в животное с четырьмя ногами в виде собаки, но с хвос­том дракона. При Петре I на печати с госу­дарственным московским гербом Зелант — птица на длинных ногах с распростертыми крыльями, на голове — корона, из клюва вы­совывается жало, сзади — змеиный хвост. В 1729 году царедворец Миних окончательно установил гербы империи. “Казанский герб — змей чёрный под короной золотой Казанской, крылья красные, поле белое”.

История Казани многообразна и неповто­рима. Дважды возникнув, этот город знавал времена могущества и поражения, сибаритс­кого богатства и спартанской бедности. Но никогда Казань не исчезала с карты мира¹¹. Это — вечный город, потому что судьба его столь тесно переплетена с третьим Римом, что порой не разберешь, в каком городе боль­ше от Казани, а в каком от Москвы…

Комментарии

¹ Это гипотеза русских историков прошлого века. Сейчас у неё мало сторонников.

² Пересказ вольный.

³ Тут определенная путаница.

⁴ Этнографически этот миф имеет под собой осно­вание: в языческие времена предки татар могли еже­годно умилостивлять духа реки казаном, доверху на­
полненным, например, бараниной, который бросали в воду как жертвоприношение. Параллели этому обы­чаю есть во всем мире.

⁵ Сама по себе столь некруглая дата говорит за то, что она вполне может соответствовать действительности.

⁶ Обычай при закладке нового города, замка, даже моста, приносить человеческую жертву присутствовал в древности у всех народов. Второе название русского кремля — детинец, например, происходит от того, что перед закладкой города князь выходил на дорогу и приказывал схватить первого попавшегося ребенка,
которого живым закапывали в основание оборонитель­ной стены. В Европе этот обычай существовал ещё в середине прошлого века, правда, людей подменяли жи­вотными. При раскопках Биляра также в основаниях фундаментов домов часто находят костяки собак. Со­бака, по древним поверьям, — хранительница домаш­него очага.

⁷ Очень схожий случай произошел между гречес­ким Аполлоном и змеем Пифоном при основании глав­ного святилища Эллады Дельф.

⁸ Досужий читатель может выбрать из этих легенд повторяющиеся моменты, скомпоновать и попытаться восстановить наиболее достоверную информацию об
основании Казани, ибо дыма без огня не существует.

⁹ Смысл этого предания глубже, чем может пока­заться на первый взгляд: в Казани сидит царь-змей, который пожирает русских людей. Победить его мож­но, но для этого надо отвернуться от православия ипозвать на помощь древних языческих богов. Вероятно, эта легенда родилась среди мордвы, наиболее дол­го уклонявшейся от принятия христианства.

¹⁰ Собственная печать Ивана Грозного имела изоб­ражение единорога.

¹¹ Разве что на карте Птолемея её нет.

 

ГОСУДАРСТВО В ГОСУДАРСТВЕ

 

«Я басурман зело тихим образом, чтобы не узнали, сколько возможно убавлять».

Указ Петра I.

 

На истории Касимовского царства лучше всего проследить, как складывались взаимо­отношения татарских ханств, возникших на обломках Золотой Орды. При этом вывод на­прашивается однозначный: большая часть бед, обрушившаяся на татар в то время, про­исходила главным образом от отсутствия чет­ко определенной системы престолонаследия и многочисленных “партий поддержки”. Ведь любой царевич (хоть десятый в роду) любого ханства мог притязать на любой ос­вободившийся престол. И даже на занятый. В конечном счете, от этого (как правило) в первую голову страдали и он сам, и люди, доверившиеся ему. Многим из них после поражения не оставалось ничего другого, как искать службы у московского князя, госу дарство которого в то время казалось оази­сом спокойствия и безопасности. Ведь на родине, сами того не желая, верной службой побежденному царевичу они нажили себе смертельных врагов. Результат же оказался плачевен, прежде всего, для самих татар, ибо лучшие люди, привыкшие служить верой и правдой, делали это в соседней стране для чужого хана-государя, равнодушно наблю­дая, как одно за другим гибнут татарские ханства поделенной Золотой орды, а зачас­тую и сами участвуя в их погибели, при этом действуя больше из мести, нежели по служ­бе и уж тем паче в охотку.

Касимовское царство примечательно ещё и тем, что в разное время им владели татар­ские представители всех ханских домов Ев­ропы и даже Сибири, то есть оно как бы представляет собой срез татарских ханств, потому что каждый новый хан приводил с собой своих людей. Наконец, история Каси­мова в силу своего географического положе­ния оказалась переплетена с историей Мос­квы, Казани, Астрахани и Крыма, а в силу различных политических ситуаций — с ис­торией Польши, Швеции и Ливонского ор­дена.

Татарское село Хвадымского уезда. Начало XX века

Город Касимов, как и Москва, был осно­ван великим князем Суздальским Юрием Долгоруким и первоначально назвался Го-родец или Мещерский городок. Он был из­рядно укреплен: несколькими валами и рва­ми и, кроме того, пятью неприступными земляными крепостями вокруг. Неподалеку от Городца лежал тракт, по которому князья ездили на поклон в Орду с данью и за ярлы­ками на великое княженье. Городец стал зна­менит уже в древности, после того как в нём скончался великий русский князь Александр Невский, о котором сам Батый сказал: “Всё, что мне ни говорили о нём, всё правда: нет подобного этому князю”. В 1263 году, воз­вращаясь из Орды, он почувствовал себя здесь плохо, принял схиму в Городецком Богоявленском мужском монастыре под име­нем Алексия и скончался.

В 1376 году Городец был уничтожен мон­голами, обратившими тогда в пепел всё до Мурома. Новый город возник на расстоянии километра от прежнего и был назван Новым Низовым городом.

В 1446 году прибыли в Россию два казан­ских царевича — Касим¹ и Якуб, сыновья Улуг-Мухаммеда. По сообщению автора “Истории Казани”, они бежали от своего старшего брата Махмутека, который, умерт­вив отца и брата, собирался убить и их. Вряд ли стоит говорить о том, что здесь нет ни капли правды. Махмутек был старшим в роду и законным наследником. Ему не было ни­какого смысла убивать отца и уж тем более брата, который на следующей странице “Ис­тории” (это был Якуб) оказывается жив-здо­ров. Сама логика событий подсказывает, что Улуг-Мухаммед умер собственной смертью, после чего Махмутек занял казанский трон. Два младших брата оказались не у дел и ре­шили искать лучшей доли в соседних зем­лях. Это было вполне в духе того времени В это время Великое княжество Московс­кое сделалось ареной жестокий споров меж­ду законным правителем Василием Василье­вичем и узурпатором — его двоюродным братом Дмитрием Шемякой. Последний на некоторое время взял верх: он ослепил и со­слал Василия. Но тот собрался с силами и теперь шел на супостата из Вологды. Царе­вичи решили взять сторону Василия, так как хорошо его знали: Якуб брал великого князя в плен. Под Ельней казанцы встретили рус­ское войско, и между ними едва не случи­лась битва. Но обошлось. Оказалось, и те и другие ищут Василия (теперь уже) Тёмного. Татарский авангард сказал:

— Мы пришли из черкасской земли с дву­мя царевичами, Касимом и Якубом; наши царевичи проведали о зле, которое учинили над ним двоюродные братья, и идут теперь к нему на помощь, помня, что он в прежние времена был к ним добр.

Русские шли за тем же. В Ярославле царе­вичи встретились с Василием.

В первый раз о прибытии ко двору царе­вичей упоминается под 1448 годом. В 1449 году Василий Тёмный берет обоих царевичей на битву против Шемяки. Затем сам Касим, услышав, что татары Саид-Ахмета (заклятого врага его отца) грабят русские пределы, выступил против них из Звениго­рода, разбил их у реки Пахры и отнял всю добычу, а пленных освободил.

В январе 1450 года царевичи со своими дружинами в числе прочих князей участво­вали в кровопролитной битве под Галичей, пагубной для дела Шемяки. Тогда же в рус­ских землях объявился Меулим-Бирды оглы; великий князь послал против него Касима с его отрядом татар и воеводу Беззубцева с жителями Коломны. Они настигли неприя­теля у реки Битюги и заставили уйти.

В 1452 году Якуб зимой ходил с сыном Василия Тёмного Иваном в погоню за Ше-мякой к Кокшенге и к устью Ваги. “И отто­ле возвратилися назад вси здоровы со многим пленом и с великой корыстью”. Из этой же летописи видно, что постоянным местом пре­бывания Якуба была Кострома.

После этого о Якубе мы больше не слы­шим, а вот в жизни Касима случилась пере­мена, имевшая большое значение не только для него и потомков его дружины, но и для всей России. В 1452 году Касиму за верную службу был пожалован в потомственное вла­дение Мещерский городец. Пожалование это положило образованию внутри России удель ного татарского ханства, которое поддержи­валось более 200 лет.

В том, что великий князь московский про­извел своего служивого царевича во владе­тельное лицо, нет ничего удивительного: он и предки его так всегда поступали, благода­ря за верную службу. Не удивительно и то, что выбор его пал именно на Мещерский городец. Большая орда отживала свой век, топя саму себя в бесконечных междоусоби­цах. Но рядом рос не по дням, а по часам другой богатырь — Казанское ханство. Что в будущем предстояло ждать от него? — Бог весть. Между тем путь из Казани на Москву пролегал через Мещерский городец. Расчет Василия политически был правилен, но по-человечески жесток: в случае войны России с Казанским ханством, в первом бое столк-нутся не русские и татары, а обрусевшие та-тары и казанцы. С другой стороны, ему же-лательно было иметь поблизости от Казани законных казанских наследников для под­держания там бесчисленных смут (что потом к случилось). Ведь закон престолонаследия ™& в Казанском ханстве, как и по всей Татарс­кой земле, точно определен не был, и любой Царевич-чингизид, имей он поддержку оп- | ределенных кругов, мог заявлять свои права. В-третьих, местность вокруг Городца была испокон веков заселена мордвой и мещерой, исповедовавших либо мусульманство (кото­рое они переняли от соседей-татар), либо дремучее язычество. Следовательно, это была область, исключавшая столкновения на ре­лигиозной почве со стороны фанатиков му­сульманства или православия.

С окрестных подвластных народов Касим и его сын Даньяр собирали ясак и пошлины. Какие-то суммы должны были выплачивать им князья рязанские. Это были их права. Обязаны же были городецкие² царевичи на­ходиться в повиновении и при первом тре­бовании являться со всей дружиной на госу­дареву службу.

В следующий раз Касим появляется толь­ко в 1467 году. Он предпринимает поход про­тив Казани. Происходило это так. После Мах-мутека (умершего одновременно с Василием Тёмным) в Казани стал править его сын Иб­рагим. Казанские мурзы решили заменить Ибрагима Касимом. Вероятно, тот угнетал их, или отнял какие-то исконные привиле­гии. Но возможно, мурзы рассчитывали бес­кровным путем присоединить к Казани Ка­симовское ханство, точнее, объединить их. К тому же Касим был женат на вдове Мах мутека, матери Ибрагима, и остался един­ственным в роду Улуг-Мухаммеда.

Касим и вместе с ним новый великий князь Иван Васильевич (Иван III) пленились при­зывом. В голове Ивана, естественно, зрели прямо противоположные мысли: ему требо­вался надежный и преданный союзник в Ка­зани, чтобы с его помощью окончательно со­крушить остатки Сарайского ханства. 14 сентября 1467 года царевич со своей дружи­ной³ и в сопровождении сильного русского войска, которым командовали Оболенский-Стрита и Патрикеев, выступили в поход. Кон­чился он для них плохо. Дойдя до Волги, войска увидели на противоположном берегу царя Ибрагима с многочисленной ратью. Пе­реправиться не было никакой возможности, и они пошли назад. Осень выдалась холод­ная и дождливая; лошади гибли с голода; русские от бескормицы ели конину даже в постные дни; многие, обессилев, бросали оружие. Но все вернулись здоровые и невре­димые.

Вероятно, в 1649 году Касим скончался. Именно тогда Иван III отпустил в Казань мать Ибрагима, жену Касима. Понятно, что при живом муже он такого делать бы не стал.

В памяти народной Касим остался как строитель первой мечети и первого дворца в Мещерском городце. Сохранились их опи­сания, но сами они (кроме минарета) послу­жили строительным материалом для других построек.

Касиму наследовал его сын Даньяр, при котором в 1471 (или 1472) году город был переименован в Касимов (по-татарски он на­зывался Кизи-Кермен). Под этим же годом Даньяр упоминается в связи с походом на Новгород. Он участвовал со всеми своими царевичами, князьями и казаками, то есть простыми татарами^4. В этом походе татары потеряли сорок человек убитыми. Великий князь, одарив их, отпустил обратно в Меще­ру. Любопытный факт: татарам было запре­щено брать людей в плен. Вероятно, он сви­детельствует о том, что на Руси ещё недолюбливали татар за прошлое, и Иван III боялся конфликтов на национальной почве. В 1472 году сарайский хан Ахмат подсту­пил к городу Алексину. В числе войск, выс­тупивших против него, находился и Даньяр со своей дружиной. Он стоял в Коломне. Но хан испугался и ушел. Во время набега Ах­мат больше всего опасался, как бы Даньяр и другой царевич Муртаза не взяли его стан и жён, которых он придержал на границе. По окончании похода Иван III отпустил Даньяра “в свой ему городок”.

О дальнейшей судьбе Даньяра нам извес­тно лишь по договорным грамотам и дипло­матической переписке. В 1477 году крымс­кий хан просил ежегодно высылать царевичей Даньяра и Муртазу против Ахмата, обещая за их помощь со своей стороны помогать Ивану против короля Казимира.

В 1477 году Даньяр с дружиной появляет­ся в рядах великокняжеского войска и при­сутствует при падении Новгородской рес­публики. Однако в Великом стоянии на Угре, случившемся через три года, он не упомя­нут.

Надо сказать, что Иван III оказывал Дань-яру внимание, пограничное с братской лю­бовью. Этому есть доказательства. В 1483 году в Россию приехал немецкий врач Антон, ко­торому Иван поручил лечить Даньярова князя Кара-ходжу. Доктор попался гордый и зло­памятный. Он “умори князя смертным зелием за посмех”, то есть за то, что князь не вос­принял его врачебное искусство всерьёз. Иван приказал выдать врача сыну Кара-ходжи, но тот отпустил его на откуп (по мусульманско­му закону за убийство можно откупиться денежной платой). Однако великий князь на­стоял, чтобы татары зарезали Антона под мо­стом на берегу реки Москвы (следовательно, лечение происходило в Москве). Этот факт весьма многозначителен. Великий князь, ко­нечно, не всякого больного приказал бы вез­ти в столицу и не за всякого велел бы убить придворного медика, стоившего больших де­нег^5.

Больше мы не встречаем в истории имени Даньяра. Вероятно, он умер, не оставив на­следников. Рассматривать другие варианты (бегство, измена) не приходится — это фан­тазии досужего литератора, подкрепить ко­торые невозможно никакими логическими вы­вертами.

На Даньяре пресекся в Касимове род Улуг-Мухаммеда. С 1468 года в договорных гра­мотах великого князя с рязанскими братья­ми на месте имени касимовского царевича Даньяра появляется Нурдаулет (русские ле­тописи называют его Нурдовлат6). В Москву он и его брат Хайдар прибыли в 1479 году, видимо, в связи с предстоящей войной с Ахматом. Они были сыновьями Ази-Гирея, хана крымского. Нурдаулет был свергнут с престола своим братом Менгли-Гиреем и с другим братом бежал в Литву. Отсюда он получил тайное приглашение на службу в Москву. Понятно, чего добивался Иван III: того же, что и его отец, когда принял потен­циального наследника Касима и оставил при себе. Но интересно, как он сам в лучших традициях Макиавелли объясняет это крым­скому хану: “Великий князь из особенной друж­бы принял двух братьев Менгли-Гиреевых, Нур-Дау и Хайдара, живших прежде в Литве, дабы отнять у них способ вредить ему”, то есть Менгли-Гирею. После этого Менгли-Гирей уже не помышлял о походах на Русь: ведь в случае поражения ему бы даже не удалось откупиться, его бы просто заменили братом.

В первый же год пребывания в России один из сыновей Нурдаулета был убит тата­рином. Отец собственноручно снес голову убийце. Тогда же великий князь за какой-то проступок сослал Хайдара в Вологду.

Годы от 1480 до 1486 прошли для Нурда­улета спокойно, так как упоминается он толь­ко один раз. Во время Великого стояния на Угре великий князь будто бы послал его с воеводой князем Василием Ноздреватовым напасть на оставшийся беззащитным Сарай. Нурдаулет и Ноздреватое успешно справи­лись с поручением, доплыли на ладьях до Орды, где застали лишь стариков, женщин и детей, и разгромили её. Они могли бы со­вершенно уничтожить “Юрт Батыев”, но один знатный оглан остановил Нурдаулета, напомнив, что и он, и все татары — родом из Золотой Орды, и грешно ему, Нурдауле-ту, разорять собственное царство и собствен­ную отчизну. Удачное нападение, по мне­нию ряда русских историков, и было причиной ухода Ахмата с реки Угры. Одна­ко об этом факте нам поведала всё та же “История Казани”, которая, похоронив Якуба на одной странице, воскресила его на следу­ющей. Далее же она сообщает, что Сарай разрушили прикаспийские ногайцы.

Около 1486 года Нурдаулет был пожало­ван в звание царя Городецкого — Касимов­ского. Жизнь его в Мещерских краях мало известна: летописи там велись, но до нас не дошли^7. Хан Муртаза, один из сыновей Ах­мата, решил переманить Нурдаулета к себе, обещая вернуть крымский престол. Цель была очевидна: водворить беспорядок в Крыму и лишить Менгли-Гирея возможности нападать на Большую Орду. Муртаза (в письме) уго­варивал Нурдаулета покинуть землю невер­ных, предлагал свою помощь и всячески поносил изменника и предателя Менгли-Гирея. Но предложение Муртазы совершенно не соответствовало планам Ивана III. Он поставил себе цель, чтобы именно крымс­кий хан сгубил агонизирующую Большую Орду. Со своей стороны и Менгли-Гирей не бездействовал. Он просил Ивана выдать бра­та, чтобы они помирились и счастливо цар­ствовали вдвоем. Припиской “Хайдара же я не боюсь и мне всё равно, где он” Менгли-Гирей раскрыл свои действительные планы, то есть зачем именно ему требовался брат.

Нурдаулет умер около 1491 года, потому что под этим годом начальником татарского отряда, посланного на помощь Менгли-Ги­рею против сарайских ханов, назван его сын Сатылган.

В 1505 году Сатылган вместе с братом Джа-наем и касимовской дружиной ходили под Муром. Поход этот им “организовали” ка­занцы. Два внука Махмутека — Ильгам и Му-хаммед-Эмин — перессорились за престол до того, что Казань, некогда гроза России, независимая и сильная, впервые из-за внут­ренних раздоров и беспорядков попросила Ивана III навести в ней порядок, выступив третейским судьей. Иван решил дело так, что братьям следует править по очереди, прекрас­но осознавая, что такая очередность рано-поздно доведет до смертоубийства. Но политики обычно с людьми мало считаются. С этих пор, раздираемая беспрерывными меж­доусобиями, Казань постоянно слабела и всё более попадала под влияние России. Соб­ственно, с царствования братьев и началось падение ханства. А с последовавшего плене­ния Ильгама8 великие князья России смот­рели уже на Казань как на свою вотчину, хотя эта “вотчина” ещё немало потрепала им нервов.

Оставшись в Казани один, Мухаммед-Эмин 24 июня 1505 года, “забыв своё слово”, как пишет летописец, взял под стражу рус­ского посла Михаила Кляпика и ограбил русских купцов, после чего решил вступить в открытую войну с Россией. Он собрал вой­ско и переправился через Волгу, намерева­ясь напасть на Нижний Новгород и Муром. Тогда-то и послал великий князь касимов-цев Сатылгана и Джаная и вместе с ними воеводу Василия Холмского под Муром. При царевичах находились все их огланы (ула­ны), князья и казаки. Но в деле им участво­вать не довелось, так как Мухаммед-Эмин подступил к Нижнему Новгороду, простоял два дня и на третий ушел.

В этом же году Иван III умер, и сын его Василий решил отомстить Мухаммед-Эмину. С этой целью он снарядил две рати — судовую и конную — и двинул к Казани. Поход этот окончился очень неудачно для русских. Обе рати были разбиты поодиноч­ке. Конная, в которой находились оба царе­вича и все городецкие (касимовские) татары отступили к Мурому. Мухаммед-Эмин бро­сился за ними в погоню, но Сатылган и во­евода Киселев разбили его. Воспользоваться плодами своей победой без поддержки су­дов они, однако, не решились.

На следующий год великий князь опять отправил Сатылгана и Джаная в Муром — наблюдать за действиями Мухаммед-Эмина. И тогда же, по всей видимости, Сатылган умер. Царствие Джаная было недолгим (он скончался в 1512 году) и прошло в частых стычках с литовцами на западных границах России.

После Джаная Касимовым владел Шейх-Аулиар, сын Бахтияр-Султана (он приехал в 1502 году служить московскому князю после окончательного разгрома Большой Орды крымским ханом), царевича астраханского, потомок Чингисхана.

Ему наследовали сыновья Шах-Али и Джан-Али, оставившие весьма примечатель­ный след в татарской истории. Первым стал править старший Шах-Али в 1516 году, но скоро положение для него переменилось. В 1518 году в Казани умер Мухаммед-Эмин. Незадолго до смерти он замирился с Моск­вой, поэтому казанцы обратились к Василию с предложением дать им хана, и Василий сна­рядил Шах-Али. В 1519 году Шах-Али тор­жественно был объявлен ханом Казанским. А Касимовым остался править его брат Джан-Али. К этому времени относится посещение Касимова немецким посланником Герберш-тейном. Он сообщает редкие, но любопыт­ные сведения о касимовских татарах^9. Они красили ногти в черный цвет и во все време­на года ходили с непокрытой головой^10.

Между тем дела у Шах-Али в Казани скла­дывались не так удачно, как он предполагал изначально. Его возвышение совсем не по­нравилось крымскому хану Мухаммед-Гирею, который желал прибрать Казань к своим ру­кам и посадить в ней своего брата Сагиб-Гирея. В конце концов, ему это удалось. “Агенты прокрымского влияния” уговорили казанцев свергнуть Шах-Али. Крымский хан с войском в это же время подходил к Каза­ни. Но Шах-Али не желал кровопролития собственного народа, уступил и доброволь­но выехал в Россию. Утвердившись, Сагиб=Гирей начал свирепствовать. Он перебил мно­жество проживавших в Казани русских и при­казал казнить даже великокняжеского посла Василия Юрьевича Шигону-Поджогина. До­сталось при этом и татарам. “Кровь проливал, яко воду”, — говорит о нем летописец.

Делать нечего — летом 1523 года москов­ский князь Василий объявил войну Казани, для успешного ведения которой построил крепость на берегу реки Сура (Васильсурск). В 1524 году великий князь отправил Шах-Али с многочисленным войском к Казани. Сагиб-Гирей испугался и бежал, оставив вместо себя племянника Сафа-Гирея. Ка­занцы смирились, обещали покорность ве­ликому князю, если он признает ханом Сафа-Гирея. Василий уступил, потому что и сам не был уверен в успехе предстоящей операции. Но мир оказался короток. Сафа-Гирей недалеко ушел от дяди, и весной 1532 года казанцы прогнали его. Василий пред­ложил им вернуть Шах-Али, но они проси­ли его брата. Так Джан-Али стал Казанским ханом¹¹. Однако через год он был убит. Об­стоятельство это покрыто мраком, но и до­гадаться нетрудно: на его место вернулся Сафа-Гирей.

С 1532 по 1537 год Касимов оставался без хана, потому что и Россия управлялась боя­рами (Иван IV был слишком мал)¹², но сами касимовцы не оставались без дела. Они хо­дили сторожить на Волгу и сопровождали послов в улусы, а подчас и одни ездили туда для переговоров. Потом здесь опять правил Шах-Али и опять недолго. В 1546 году ка­занцы снова прогнали Сафа-Гирея, и казан­ский престол в третий раз занял Шах-Али. Удивительна эта политическая чехарда для взрослых людей, тем более кончившаяся так плохо и печально!

Через месяц Шах-Али в который уже раз вынужден был бежать, и туда опять-таки воз­вратился Сафа-Гирей.

В 1550 году стало известно, что Сафа-Ги­рей умер, ему наследовал двухлетний сын Утемиш-Гирей. Москва решила воспользо­ваться переменой и малолетством нового хана. В конце того же года сын Василия царь Иван IV объявил поход против Казани. В январе следующего года Иван двинул из Нижнего Новгорода огромное войско в со­провождении Шах-Али, который, вне вся­кого сомнения, желал расплатиться со мно­гими казанскими мурзами и князьями за их бесчисленные вероломства. Однако из-за обильных дождей и неожиданной оттепели поход сорвался: артиллерия увязла в грязи. Тем не менее поход имел для русских поло­жительный момент. Шах-Али настоял, что­бы в устье реки Свияги была заложена кре­пость Свияжск, которая стала опорным пунктом русских в последующей войне.

В августе 1551 года казанцы выдали рус­скому царю Утемиш-Гирея с матерью, ца­рицей Сююмбике, прося на трон Шах-Али, не единожды ими выгнанного. Сююмбике с| сыном они провожали до Волги с великим плачем и рыданиями. 8 января 1553 года последний казанский хан пятилетний Уте­миш-Гирей был крещен под именем Алек­сандра.

Царица Сююмбике была дочерью ногайс­кого князя Юсуфа, родоначальника русских князей Юсуповых. Первым на ней женился хан касимовский (а затем казанский) Джан-Али; потом она стала женой Сафа-Гирея; ког­да и этот умер, она влюбилась в крымского вельможу Кощака; третьим и последним её мужем был опять-таки казанско-касимовс-кий хан Шах-Али. История её жизни гораз­до увлекательнее, чем, скажем, Клеопатры или Екатерины II, но должным образом ещё не написана.

У касимовских и казанских татар существует предание, что Сююмбике не любила Шах-Али. Она решила отравить его и подала собственноручно вытканную рубашку и приго­товленный ею хлеб. Но Шах-Али был слишком искусен в дворцовых интригах: рубашку он ве­лел примерить преступнику, а хлеб скормил собаке. Преступник покрылся язвами и умер, собака околела. Шах-Али простил ей содеян­ное, и после этого они жили дружно¹³. Сююм­бике, по многочисленным свидетельствам, была необыкновенной красоты, очень умна и харак­тера благородного.

Видя, что Казань со всех сторон стеснена русскими, казанцы опять призвали Шах-Али. Он их совершенно не устраивал, но другого способа избежать войны с Россией они не видели. Шах-Али опять согласился и опять угодил меж двух огней. Казанцы смотрели на него, как на лицо, обязанное служить ис­ключительно их интересам (что естествен­но), а русский царь требовал, чтобы Шах-Али превратил Казанское ханство в подобие Касимовского. Шах-Али пытался поладить со всеми, но в результате такой политики мурзы составили заговор против него. Он покарал заговорщиков, но казанских князей это ещё более ожесточило. Они внушили Ивану IV, что готовы принять московского наместника, лишь бы Шах-Али ушел из Ка­зани. Царь послал Адашева с войском. В этот момент Шах-Али показал во всем блеске благородство своей натуры. Когда Адашев подступил к городу и потребовал сдать его, обещая Шах-Али прежнюю царскую милость и прежнюю щедрость, хан ответил, что сдать город он не в праве: это значило бы изме­нить государству и вере и окончательно на­ложить русскую руку на мусульманскую зем­лю, — но покинуть столицу и сойти с престола он готов тут же. 6 марта 1552 года Шах-Али в сопровождении русских стрельцов, татарс­ких мурз и князей выехал будто бы на рыб­ную ловлю. Отъехав от города, он сказал: “Вы на меня жаловались и били челом госуда­рю, прося его свести меня с престола, так поедем со мной к нему, там и управимся”, то есть рассудимся. Казанцы отказались.

Шах-Али уехал в Свияжск. Казанцы рас­терялись, оставшись совсем без хана, и сна­чала присягнули на верность Москве и даже выдали жену Шах-Али, оставшуюся в горо­де, но потом одумались и взбунтовались. Тогда Шах-Али вернулся в Касимов. Здесь он пробыл только несколько недель и был вызван в Москву. Царь принял его милос­тиво и подарил много сел в мещерской стороне. По просьбе Шах-Ал и он женил его на Сююмбике.

Между тем в Казани появился новый хан — ногайский царевич Ядыгер. Шах-Али присутствовал на совете о времени и пути похода на Казань. Он советовал отложить поход до зимы, но Иван IV решил высту­пать немедленно. Всё у него было готово. Шах-Али отправился вперед, везя водным путем припасы в Свияжск. Летописец на­шёл причину этого в том, что Шах-Али был очень тучен и на коне ездить не мог: “Хоть и очень умен сей царь, но к воинскому делу не способен”.

В это время в Москву пришло известие, что на Россию идет крымский хан Давлет-Гирей и ведет с собой турецких янычар. Эта кампания была предпринята с единственной целью задержать русских и протянуть руку помощи Казани (а точнее, наложить на неё крымскую руку). Об этом говорили и сами пленные крымчане. Видимо, расширение России сильно тревожило мусульманские страны. Из посольской переписки тех лет вид­но, что Турция и Крым настойчиво убежда­ли ногайцев и астраханцев встать всем заод­но против русских. Однако такое объединение неминуемо привело бы к утрате самостоятельности всех в пользу кого-то одного и потому не состоялось. В результате в состав России вошли все, кроме Турции, да и от той Россия периодически “отщипывала” со­лидные территории.

В ряды войска, шедшего осаждать Казань, явились касимовцы под начальством некое­го Ак-Сеида; при нём были все казаки, кня­зья и мурзы.

Иван IV предложил Шах-Али написать уве­щательные (вразумительные) письма к Яды-геру, хану Казанскому, как к своему астра­ханскому родственнику. Ядыгер ответил в самых дерзких и грубых выражениях, где он бранил веру Христову, всех русских и царя Ивана, укоряя и самого Шах-Али.

При осаде Казани касимовцы занимали по­зицию на Арском поле против Арского ост­рога, за рекой Булык. Во время приступа в октябре касимовцев перевели в ту часть вой­ска, которая прикрывала тыл атакующих и должна была ловить казанцев, которым уда­лось бы вырваться из города.

После падения Казани Иван IV вызвал Шах-Али и сказал: “Царь Господине! Тебе, бра-ту нашему, ведомо много, сколько я к ним по­сылал, чтоб захотели покоя, и тебе жесто­кость их ведома, каким ухищрениям во многие лета лгали”. Этими словами царь пытался оправдаться перед служившими ему татара­ми за разграбление мусульманского города.

По прекращению войны Шах-Али со сво­ими касимовцами удалился в Касимов.

В начале 1555 года касимовцы ходили ус­мирять возмутившихся черемисов, а в конце того же года они находились в составе рус­ского войска, посланного против шведов. Во время этого похода они дрались со шведами под Выборгом. Но здесь ими командовал не Шах-Али, а Абдул-ал-Кубек, царевич астра­ханский.

В конце 1557 года касимовский царь Шах-Али был назначен главнокомандующим рус­ского войска, шедшего против Ливонского ордена. (Назначение далеко не случайное: ливонцы ещё помнили Батыя и трепетали от одного имени татар.) Естественно, в войске было и всё касимовское ополчение. В янва­ре следующего года Шах-Али вступил в Ли­вонию и произвел в ней страшное опустоше­ние, несколько раз наголову разбил немцев, подходил к Дерпту, Риге и Ревелю и, нако­нец, с победой и богатой добычей всего че­рез полтора месяца вернулся к русской гра­нице. Отсюда он послал немцам грамоту, в которой писал, что земля Ливонская пострадала за свои бывшие и нынешние грехи, и предлагал немцам смириться перед москов­ским государем, обещая со своей стороны ходатайствовать за них. В Москву же он от­правил с известиями об успехах послов-вое­вод. 1 марта магистр Ливонского ордена при­слал Шах-Али просительную грамоту.

В ноябре Шах-Али, щедро награжденный довольным Иваном¹⁴, вернулся в Касимов и до 1562 года жил в тишине и спокойствии. Но касимовские татары не сидели без дела. Все эти годы они совершали походы в Ливо­нию, то под началом царевича Тохтамыша, то — Андрея Курбского (он тоже с татарс­кой родословной). Военная удача всегда была на их стороне, однажды они даже взяли в плен магистра Ливонского ордена Фюрстен-берга.

Но в 1562 году касимовский царь решил тряхнуть стариной и сам со своими татарами собрался на войну против польского короля Сигизмунда, принявшего Ливонию под свою защиту и объявившего войну Ивану Грозно­му. Возможно, такое действие Сигизмунда Шах-Али расценил как личное оскорбление: ведь пять лет назад он наглядно показал, кто в этих землях хозяин. В следующем и после­дующих годах касимовцы ходили воевать Литовскую землю. Ставка Шах-Али была то под Смоленском, то в Вязьме. Под его началом служили царь Симеон Касаевич и царевичи Абдулла и Ибак. Последней военной став­кой Шах-Али были Великие Луки. Скончал­ся он 20 апреля 1567 года и был похоронен в Касимове, где ещё в прошлом веке был цел его надгробный памятник. Однако ещё луч­шим памятником (материальным) по нему осталась построенная им усыпальница каси­мовских царей, которая так и называется: Текие Шах-Али. Она сохранилась до наших дней.

Шах-Али не оставил потомства, и в 1569 году Иван ГУ пожаловал Касимов Саин-Бу-лату. Он был сыном Бек-Булата, внука Ах-мата — хана Большой Орды. “Государь Царь и Великий князь пожаловал Сеинбулата царе­вича, учинил в Касимов-город царем”. До него управление Касимовым не давало право на царский титул; владельцы города оставались царевичами, то есть султанами. Царями же звали только тех, кто до вступления в Каси­мов уже был где-нибудь ханом (Нурдаулет и Шах-Али в последние годы жизни). Но для юного Саин-Булата царь сделал исключение, произведя собственной властью в цари. С него и начинается постоянный ряд касимовскихцарей. В дальнейшем царь тоже проявлял неслыханную (для его “грозного” характера) привязанность к Саин-Булату. Готовясь к вой­не со шведами, Иван послал его в стороже­вом полку, но с дороги вернул, пожалев его молодость. После этого Саин-Булат ещё два года воевал против Швеции, пока не потер­пел сокрушительное поражение под замком Лоде. Царь испугался за его жизнь и совсем отозвал из армии.

Летом 1573 года жизнь Саин-Булата круто изменилась, так как он принял христианство и наречен был Симеоном (Бекбулатовичем). Дальнейшая жизнь его уже не касалась Ка­симова, который и до него и после жаловал­ся исключительно мусульманам. После это­го Симеон жил ещё долго. Иван очень благоволил ему, себя называл князем Мос­ковским, а Симеона величал царем и вели­ким князем всея Руси. Он посадил Симеона в Кремле на трон, венчал царским венцом и отдал весь царский чин, включая выезд, а сам съехал на Петровку и ездил просто, в оглоблях. Симеон процарствовал в Москве около двух лет, потом Грозный сделал его князем Тверским. Когда государство было поделено на две части — опричнину и зем-Щину, то первую Иван Грозный забрал себе в управство, а вторую отдал Симеону Бекбу-латовичу. Умер он простым монастырским иноком, пережив Смутное время, в 1616 году под именем Стефана¹⁵.

До 1600 года история Касимова покрыта почти абсолютным мраком. Известно лишь, что какое-то (возможно, продолжительное) время ханом здесь был Мустафа-Али, сын султана Абдуллы-ак-Кубекова. Из немногих подробностей его жизни наиболее приме­чательно то, что в 1577 году он ходил с Ива­ном IV в Ливонию знаменитым и успешным походом. Тогда в русском войске всех татар вместе с черемисами было 4227 человек…

В 1588 году в Сибири был подло пленен воеводой Чулковым князь Сейдяк, сопер­ник знаменитого Кучума. Вместе с Сейдя-ком попали в плен царевич Казацкой Орды Ураз-Мухаммед. Летописцы свидетельству­ют, что Чулков обманом добыл себе столь именитых пленников. Когда князь с царе­вичем выехали из города Сибирь охотиться, Чулков пригласил их к себе в Тобольск яко­бы на пир и переговоры о мире. Во время обеда гости были схвачены и отправлены в Москву’.

Родословная Ураз-Мухаммеда вырезана на его собственном серебряном ларце для Ко­рана. Она такова:

“Урус-хан, его сын Куйручук-хан, его сын Барак-хан, его сын Джанибек-хан, его сын Ядик-хан, его сын Шигай-хан, его сын Ондан-султан, его сын Ураз-Мухаммед-хан”.

Таким образом, Ураз-Мухаммед был сы­ном киргиз-кайсацкого царевича Ондан-сул-тана и приходился племянником киргиз-кай-сацкому хану Тевкалю.

20 марта 1600 года Борис Годунов пожало­вал Ураз-Мухаммеда городом Касимовым. Видимо, перед этим Ураз-Мухаммед отли­чился в походе на Крым, ибо никакими дру­гими подвигами украсить себя просто не имел возможности. При вступлении на престол ему было от роду 28 лет.

12 июля было совершено торжественное возведение Ураз-Мухаммеда в касимовские цари. Жители города, от мала до велика, та­тары и русские пришли на это торжество. Толпа собралась огромная. Муллы, даниш-менды, хафизы, бики, мурзы, словом, вся мусульманская рать собралась в мечети, не считая личного представителя Бориса Году­нова. Затем внесли и разостлали золотую кошму. Главное духовное лицо в Касимове Буляк-Сеид (из рода Сеид-Шакуловых) стал провозглашать хотбу — молитву во здравие и в честь хана; потом четыре самых главных в Касимове человека, взявши кошму за углы, подняли на ней хана при радостных криках ликующего народа: “Да помилует его Гос­подь, да живет он на многие лета!”. Самые важные лица — карачии, аталыки и ильми-даши — осыпали царя деньгами, и все при­сутствующие принесли поздравления. В про­должении нескольких дней царь предавался забавам и удовольствиям. В это время даны были большие и обильные пиры, на которых реками лился мед. Лошадей, баранов и коз­лов было зарезано множество. Во дворце тол­пились приглашенные, каждому было дано, смотря по званию, особое место. Мулл, ха-физов, вдов и сирот царь осыпал милостями, отпустил он на волю и всех пленников в знак своей радости.

Но вот празднества кончились, и 1 марта 1601 года Ураз-Мухаммед получил от царя назначение охранять южные русские грани­цы. Тут его и встретило Смутное время — время общероссийских беспорядков и неус­тройств.

О том, что делал Ураз-Мухаммед с каси-мовцами в последние дни Годунова и при Лжедмитрии I, сведений почти не сохрани­лось. Известно лишь, что Лжедмитрии по­жаловал грамоту служивым касимовским татарам, которая подтверждала все их прежние права и обязанности¹⁶.

При появлении второго самозванца — Ту­шинского вора — царь касимовский открыто встал на его сторону вместе со всеми служи­выми касимовцами. Очевидно, что Ураз-Му­хаммед остался верен присяге Годунову и не желал признавать царем Василия Шуйского. Но возможен и другой вариант: татары дого­ворились между собой считать “настоящим” царём Тушинского вора, чтобы в России не прервалась династия Рюриковичей, к кото­рой Шуйский не имел отношения. Докумен­тов, подтверждающих это, найти в принципе невозможно, ибо заговоры документально не оформляются.

Прибыв в лагерь Лжедмитрия II, Ураз-Му­хаммед находился там безотлучно долгое вре­мя. Одновременно с этим и касимовцы, ве­домые русскими боярами, противниками Шуйского, перешли на сторону Лжедмитрия Н. Соединившись с людьми из Алатыря, Кур-мыша, Арзамаса и Темникова, они пробра­лись в Свияжск, но были разбиты послан­ными из Казани царскими войсками. За переход на сторону Тушинского вора Каси­мов был осажден войсками царя Василия Шуйского, которыми командовал Федор Шереметьев. Жители храбро защищались, тем не менее город пал.

Между тем Лжедмитрий, опасаясь изме­ны, в декабре 1609 года бежал из Тушина в Калугу. Летом 1610 года он предпринял от­чаянную попытку взять Москву, но принуж­ден был вернуться в Калугу. Там же в числе его приверженцев находились Ураз-Мухам­мед, его сын и князь Петр Урусов.

С. Соловьёв пишет, что Ураз-Мухаммед в это время перешел на сторону поляков (польскому королевичу в это время предло­жили московский трон), потом отпросился повидаться с сыном, но когда он вернулся в Калугу, Лжедмитрий приказал утопить его.

Есть и другая версия: сын Ураз-Мухамме-да хотел перейти на сторону поляков, но отец не пускал. Тогда сын донес Лжедмитрию, будто Ураз-Мухаммед замыслил убить само­званца. Тушинский вор поверил и решил уп­редить беду. Он пригласил касимовского царя на охоту. Не подозревая беды, Ураз-Мухам-мед взял с собой только двух человек. Когда спустили собак на зайцев, самозванец, Ми­хаил Бутурлин и Игнатий Михнев напали на царя, убили его и его татар, а тела утопили в Оке. Затем, чтобы скрыть преступление, Лжедмитрий поскакал назад с криком, что Ураз-Мухаммед хотел убить его, и он едва спасся, а Ураз-Мухаммед бежал в Москву.

Татары не поверили в несуществующий за­говор, ибо самые доверенные люди должны были знать о нем. Среди таких был и князь Петр Урусов. А когда в реке выловили тело царя, то вопрос о “заговоре” и поспешном бегстве в Москву отпал сам собой. Татары решили мстить за своего царя. Возглавил их Петр Урусов. Но он действовал осторожно, выжидая удобный случай, чтобы отомстить сыну Ураз-Мухаммеда за предательство. Как-то вечером он заметил человека, который шел с пирушки от Лжедмитрия, и зарезал его. Но князь ошибся: он убил знатного татарина, одетого точно так же, как и сын Ураз-Му­хаммеда. За это Урусова и 50 татар Лжедмит­рий отправил в темницу. Постращав несколь­ко дней, самозванец выпустил их и стал по-прежнему с ними ласков, брал с собой на охоту и посылал их грабить деревни и села, принадлежавшие полякам. Однако татары не могли забыть, что Лжедмитрий коварно по­губил хана: былая степная кровь бурлила в их жилах. Два месяца они искусно таились и ждали часа, чтобы отомстить. Каждую ночь °ни приводили 10-12 поляков, которых бра­ли прямо в постели, приводили и польские обозы. Лжедмитрий приказывал простых по­ляков сечь “до кости” кнутом, а тела их бро­сать псам. Благородных он “по благородно­му” топил в реке.

Видя такое усердие со стороны касимов-цев, самозванец решил, что они забыли о своем хане, и стал брать на охоту по 20-30 татар, а из русских 2-3-х да шута Кошелева. За день до исполнения приговора Урусов дал знать татарам, чтобы они, как только Лжед­митрий выедет на охоту, немедленно выбра­лись бы из города через разные ворота, со­брались в Пельне и ждали его. 11 декабря самозванец выехал на охоту вместе с Урусо­вым и 20 татарами. Остальные татары чис­лом около тысячи человек отправились в Пельну. Отъехав на четверть пути от города, князь Урусов поравнялся с самозванцем и прострелил ему голову, а затем отсек её.

— Я научу тебя, как топить ханов и сажать в темницу князей! — при этом сказал он.

Оба сопровождавших Лжедмитрия бояри­на и шут Кошелев поспешили дать тягу; ник­то их не преследовал.

(Тут сама собой напрашивается удивитель­ная историческая аналогия: татарский князь Урусов освободил Россию от самозванца Лжедмитрия II, через триста лет другой та тарский князь Юсупов спас Россию от дру­гого самозванца — Распутина.)

Собравшись в Пельне, татары ушли в Ка­симов. В Калуге тем временем, узнав о слу­чившемся, ударили в набат, чтобы собрать войско в погоню, но было поздно. Только немногие из татар¹⁷ остались в Калуге. Это были те, кого не посвятили в заговор по од­ной простой причине: им не доверяли. Не­счастных гоняли по улицам саблями и дуби­нами до тех пор, пока не перебили всех. Всё говорит о том, что они пострадали безвинно, ибо, знай о заговоре, поспешили бы ретиро­ваться с другими татарами.

Ураз-Мухаммед был похоронен в Касимо­ве на Старопосадском кладбище. В начале века памятник с его могилы ещё лежал по­среди кладбища. Эпитафия, вырезанная на нём, достойна того, чтобы быть приведен­ной полностью:

“Сказал Господь предблагословенный и всевышний: Пред Богом Иисус то же, что Адам; Адама Он создал из праха, потом ска­зал ему: Будь, — и тот был. Сказал Господь преславный и всевышний: Не ведает никто, в какой стране он умрет; всеведущ и всезна­ющ Бог. Сказал Пророк, да будет над ним мир: Жизнь человеческая скоропреходяща, употребляй её на дела, угодные Богу. Сказал Пророк, да будет над ним мир: Мир сей есть поле, на котором сеятся семена для будущей жизни. Сказал Пророк, да будет над ним мир: Мир сей — падаль, а ищущие его — собаки. Истину сказал Пророк Божий. В 1019 году месяца рамазана в 16 день (22 ноября 1610 года) скончался сын Ондана-султана Ураз-Мухаммед-хан. Господь всевышний да по­милует его”…

…Постоянно ведя речь о ханах и цареви­чах, мы совершенно упускали из вида, что не только ими было населено Касимовское царство, были ведь и другие сословия и раз­ряды населения…

Самым высшим сословием считались пред­ставители дворянских родов — бики и мур­зы. При описании воцарения в Касимове Ураз-Мухаммеда поименованы четыре бика из родов Аргын, Кипчак, Джалатр и Ман-гыт. Именно они держали кошму, на кото­рой восседал царь. Первые два бика во вре­мя торжественных заседаний садились по левую сторону престола, более почетную. Са­мые важные вельможи в Касимове называ­лись карачии; звание карачия принадлежало только бикам главнейших дворянских родов. При Шах-Али в Касимове Карачи был из рода Ширин (князья Ширинские впоследствии), в пользу которого шла даже специальная пошлина, закрепленная грамотой Ивана Грозного.

Высшие сановники, наблюдавшие за вос­питанием царских сыновей, именовались ата-лыки, дядьки. Приближенные сверстники царя и его сыновей звались имильдашами, молочными братьями (так оно, вероятно, и было). Потомки пророка Мухаммада, как и везде в мусульманском мире, назывались се­идами. До сих пор они повсюду пользуются особым почетом и особыми преимущества­ми. Глава духовенства в Касимове также на­зывался сеидом. Естественно, он избирался из числа потомков Пророка. История сохра­нила имена трёх Городецких сеидов: Ак-сеи-да — при царе Шах-Али, и Кашки-сеида из знатного рода Шакуловых (Шакуровых), о котором говорится в жалованной грамоте 1587 года. Сеид в Касимове имел свой двор (или полк), который считался ровней царскому. Во времена Ураз-Мухаммеда в Касимове был сеид Буляк, он провозглашал хотбу при вступ­лении на престол царя. При жизни он пользо­вался славой человека активного и весьма Умного. Могила его также находится на Старопосадском кладбище. Сеиду подчинялись духовные лица — муллы. Учителя и настав­ники в медресе назывались денишмендами. Особые лица духовного звания именовались хафизами. Простые служилые татары звались казаками. Они пользовались некоторыми привилегиями. Например, им представлялось право на ведение торгово-предприниматель-ской деятельности в любом районе России. Разумеется, были среди касимовских татар и купцы, и ремесленники, и простой рабочий люд. Особенно поднаторели касимовские ма­стера в ремеслах, связанных с обработкой кожи, шерсти, металлов и камня. В ХУ-ХУ1 веках они изготовляли царские одежды и оружие, которые и по сей день можно видеть в Оружейной палате…

Следующего царя в Касимов уже поста­вили Романовы. В 1614 году им стал си­бирский царевич Арслан, сын хана Алия, внук хана Кучума. Уже первый приезд царя Арслана в Москву в 1616 году показывает, сколь великими почетом и привилегиями он пользовался. Дворцовые записи того вре­мени беспристрастно зафиксировали спор между боярами Головиным и Вельямино­вым. Зачинщиком оказался Никита Велья­минов. Он подал царю Михаилу Федоровичу челобитную, в которой указывал: Го­ловину-де поручили встречать касимовского царя, а ему — английского посла Джона Мерика, а его — Вельяминова — род го­раздо знатнее и старше Головинского, и по­сему всем Вельяминовым нанесено бесчес­тье. (Государь отвечал, что “тут нет мест ни у одного дела”, то есть, что скажут, то и делай.) Вывод напрашивается сам: по двор­цовому этикету, царь касимовский на го­лову был выше любого (даже английского) посланника.

Через год Арслан опять пожаловал в Мос­кву, где опять-таки был пожалован почетом. Во время приема послов шированского шаха Аббаса он сидел одесную царя, а князья и бояре — ошуюю¹⁸.

На войны сам Арслан не ходил ни разу во всё время своего правления. Зато касимовс­ким служилым татарам, наоборот, не случи­лось иметь хоть сколь-нибудь крупной пере­дышки: их постоянно наряжали на службу воевать с врагами России или сторожить её границы.

Однако вместе с признанием неоцени­мых заслуг касимовцев, Москва начинает постепенно приуменьшать власть касимов­ских царей. Уже Арслан имел лишь право вместе с воеводой разбирать взаимные иски князей, мурз и татар своего “царева двора”. В 1621 году Посольским приказом у него было отнято и это право. С тех пор власть касимовских царей неуклонно слабеет, а царство всё более и более теряет элементы самоуправления в составе Российского го­сударства. Правительство очень строго на­блюдало, чтобы касимовские цари не име­ли никаких самостоятельных сношений с иноземными мусульманами (их как бы от­резали от остального мира). В 1621 году в Москву был доставлен касимовец Байбек Танчурин (по извету воеводы Лодыженс-кого). Ему учинили допрос, не имел ли ка­симовский царь переписки с ногайскими мурзами, и для чего он, Байбек, ездил в Астрахань¹⁹.

К этому, как на грех, добавились и раздо­ры между царем и рядовыми касимовцами (в основном посадскими торговыми людьми), которые опять-таки оказались лишь на руку Москве. Арслану бы самому разобраться, а он стал жаловаться царю, что де подданные его его же, Арслана, стараются перед Миха­илом Фёдоровичем оболгать и опозорить. По­садские не остались в долгу и тоже подали челобитную, что “царёв дядька Килей по егоцаря (Арслана) веленью, ездя по торгу, бьёт на коне плетью, наезжаючи, а неведома за что, и угрожает нам, сиротам твоим, Килей: не быть де вам, мужикам, всем живым”. За че­лобитной посадских стоял воевода Лодыжен-ский, прибиравший власть в Касимове к сво­им рукам. В Москве это поняли, и воеводе было строго указано. Царь повелел: “Если староста и посадские царя (Арслана) не по­слушают, то бить кнутом и сажать в тюрь­му, делать обыск, расспрашивать порознь… А ты, воевода, делал оплошно”. Кроме этого, Михаил разъяснял, что никаких указов жечь дворы тех касимовцев, которые пошли жа­ловаться на своего царя в Москву, он не писал. Потом он спрашивал, правда ли, что Арслан брал в лавках товары без денег и гра­бил себе коров и лошадей. Если правда — пусть больше не грабит и силой ничего не берёт, пусть и людей касимовских не обижа­ет и не бьёт, а посадским велено во всём царя слушаться. Как видно, ситуация, сло­жившаяся в это время в Касимове, словно сошла со страниц “Истории одного города” Салтыкова-Щедрина (род которого татарс­кого происхождения).

Арслану наследовал сын Сеид-Бурган. Так как в трехлетнем возрасте исполнять все фун­кции царя довольно обременительно, то опе­кунами над ним стали царица Фатима (вдова Арслана)²⁰ и дед Ак-Мухаммед Сеид-Шаку-лов, отец Фатимы. В наследство Сеид-Бурга-ну достались обширные поместья Касимовс­кого и Елатомского уездов. Некоторые из них потом пришлось отдать в приданое за сестёр. Вот что представлял собой в то время Ка­симов. Город, обнесённый деревянной сте­ной с башнями и насыпью. В нём — цер­ковь соборная, деревянная, изба съезжая (гостиница), двор воеводский и пушкарский, амбар с пороховой казной и пушками, двор Сеид-Бургана, ранее принадлежавший Арс-лану. За крепостной стеной была слобода Татарская, в которой стояла “мизгить или мечеть каменная” — та самая, построение ко­торой приписывалось Касиму и от которой ещё сохранился минарет. Против мечети сто­ял двор “царевичевич” -~ “дом и врата ка­менные”, возведённый, вероятно, также Ка-симом. В слободе был также двор царицы Салтан-Сеитовны²¹. Кроме того была Пуш­карская слобода, Старый посад и Ямская слобода, известная со времён Шах-Али. Строилась и Новая слобода, в которой посе­лилась инокиня Марфа Ивановна — мать царя Михаила Фёдоровича. Такое соседство также не пошло впрок касимовским владель­цам. Им, например, пришлось делиться с царской матерью доходами от рыбных про­мыслов.

Видимо, именно Марфе Ивановне принад­лежала и идея крестить во что бы то ни стало Сеид-Бургана. Поначалу опекуны отговари­вались тем, что Касимов — именно то место, где всегда мирно уживались православие и мусульманство, поэтому крещение просто ненужно. Но Москва усилило давление. Сеид-Бургану в награду за крещение была обещана в жёны царская дочь Ирина. В 1651 году касимовскому воеводе Литвинову было строго указано, чтобы он не допускал ника­ких контактов Сеид-Бургана с иноземными царевичами. Это требование было подкреп­лено совершенно глупой выдумкой, будто бы они собираются касимовского царя “скрасть”. Запрещено было даже послам, плывущим по Оке в Москву, заходить в Ка­симов.

Русские историки, говоря о причинах, по­будивших креститься Сеид-Бургана, — пи-Цгут “неизвестны”. Но они очевидны. Такова была общая политика Российского правительства — растворять внутри страны ино­родческий менталитет. В доказательство при­ведём современную крещению Сеид-Бурга-на (и упоминающую его) грамоту крымского визиря Сефер-газы-аги ко двору следующе­го царя — Алексея Михайловича.

“Если хотите знать, почему войска ваши понесли поражение, то вот почему. Уже сто лет как Казань и Астрахань находятся у вас в руках. До сих пор тамошние мусульмане не терпели никаких притеснений; нынешний же царь ваш (Алексей Михайлович) вообразил себя умнее прежних царей, отцов и дедов своих, и вы разорили мечети и медресе, и предали огню слово Господа всевышнего. Поэтому войска ваши и понесли поражение.

Затем: каждый год мы давали на окуп от шестидесяти до семидесяти пленных ваших; вы же, если попадёт к вам в руки пленный, не отдаёте его на окуп, а насильно делаете христианином. Через это христиан многим больше не будет. У нас у самих под властью христиан много, но мы их насильно мусуль­манами не делаем. Силой и против воли кре­стить или обращать в мусульманство не го­дится. Поэтому ваши пленные и были перебиты. Вообще у нас все жалеют, что вы задерживаете пленных и обращаете их в хри; в укор вам у нас ставят и то, что вы насильно окрестили султана Хан-кирман-ского (касимовского)”.

Этот документ слишком явно показывает, зачем Москва столь настойчиво прибегало к крещению татар и других окрестных наро­дов: границы России в это время оказались несоизмеримо дальше того, что могли защи­тить русские собственными силами. Прогло­тив столь “жирный кус”, России ничего не оставалось, как наращивать военные силы. Осуществить это Россия могла только за счёт инородцев. Но для этого требовалось асси­милировать их, растворить в местном насе­лении. Принятие православия и было одним из таких обязательных требований: один царь, одно отечество и единая вера.

После крещения Сеид-Бургана (в котором он был наречен Василием) царь повторил желание выдать за него свою сестру Ирину Михайловну. Но свадьба опять не состоя­лась, вероятно, из-за чьих-то дворцовых ин­триг. Возможно, и сам Василий Арсланович передумал. Он женился на дочери боярина Плещеева. Действия понятны и разумны: род Романовых перед древнейшим Плещеевых выглядел просто выскочкой.

В годы царствования Василия Арслановича касимовцы ходили воевать за Россию под Смоленск и несли пограничную службу. Сам он в войнах участвовал дважды: в 1656 году вместе с сибирскими царевичами ходил вое­вать против шведов под Ригу; другой раз — под Чигирин против турок.

Оставлял крещёного Василия владетелем Ка­симова, русское правительство видело в нём лишь новое орудие для своих целей — подго­товить край к окончательному слиянию с Рос­сией. Для этого, прежде всего, требовалось обратить население в православную веру. По­добные переходы и до Василия были извест­ны, совершались они по личной инициативе и всегда спокойно. Но при Василии начинается открытая борьба между православием и ино­верием — мусульманством татар и язычеством мордвы. По приказу Москвы народ начинает переходить в христианство целыми деревня­ми—то добровольно, то после долгого и упор­ного сопротивления.

Шаг по установлению единой религии на всём пространстве был очень важен. Он ре­шал дело окончательного слияния Касимова с Россией, который и мог произойти только при крещении большей части населения. Рус­ское правительство шло к этому любыми спо­собами, в основном, прощая бунтовщиков и задаривая добровольцев. Крестившихся ста­вили на денежное и продуктовое довольствие. От 10 июня 1647 года до нас, например, дошло дело о награждении касимовского татарина Степана Матырикова за принятие крещения. Даже когда население наотрез отказыва­лось принимать православие, Москве вся­кий раз удавалось добиться своего. Показа­телен случай с рязанским архиепископом Мисаилом, в епархию которого как раз вхо­дили Касимовское царство и некоторые уез­ды Тамбовской губернии. После крещения Василия Мисаил — фанатично преданный православию — яро бросился крестить всех подряд: мордву и татар. Если он встречал сопротивление, то посылал в Москву, откуда привозили специальную грамоту, касавшую­ся конкретной деревни и даже отдельных лиц. Это у него проходило не раз. В Шацком уез­де, например, после его “походов” осталось всего 6 тысяч некрещёных. Мисаил отписал царю с просьбой благословить его ехать в Касимов и крестить там татар и мордву (то есть требовал своего рода охранной грамо­ты). Но добраться до Касимова ему было не суждено. В ожидании царского благослове­ния он узнал, что среди татар и мордвы со­ставился заговор. Числом около 500 человек и с оружием в руках заговорщики собрались в деревне Янбиревая и поджидали проезда Мисаила. Архиепископ вышел навстречу им в святительной мантии, чтобы зачитать цар­скую грамоту, повелевавшую креститься. Его не стали слушать и сразу набросились. Ох­рана в страхе разбежалась, Мисаила защи­щал лишь верный конюший Акиндин Ба-холдин. Но и он не сумел спасти архиепископа от стрелы, которая, пробив руку, ударила в сердце. Скоро архиепископ умер и был причислен к святомученикам. Заговор­щики ждали для себя самого худшего. Но Москва поступила хитрее — она их прости­ла, и через год заговорщики крестились доб­ровольно.

Подобных приёмов самого иезуитского на­сильственно-добровольного крещения мож­но было бы привести множество²².

Год смерти Василия Арслановича 1679 от­мечен в истории Касимова тотальным пожа­ром и бунтом Степана Разина, который рас­считывал, что касимовцы встанут на его сторону. Однако до Касимова Разин не до­шёл.

В период царствования Василия Касимов стал не более как проезжим пунктом между Москвой и странами Каспийского бассейна.

Через Касимов же следовали и астраханские табуны в Москву. Собственно, это был ко­нец Касимовского царства. До Василия ка­симовские цари и царевичи так не жили. Они не проводили в Москве целые годы, остава­ясь без всякого дела. Даже между тем вне­шним почетом, которым был окружен Васи­лий в Кремле, и его предшественниками разница видна невооружённым глазом. До него касимовцев действительно принимали как царей. Василия же почти приравняли к простым невладетельным сибирским царе­вичам. Сам он ещё садился выше них, но грузинскому царевичу Василий постоянно уступал шаг на ступенях трона. А его сыно­вья, хоть и именовавшиеся в официальных бумагах, царевичами, предпочитали сами себя писать князьями. Подобного пренебре­жения до Василия среди касимовских вла­дельцев не встречалось ни разу. Получается, что Василий только числился действитель­ным владельцем, но, по сути, оставался но­минальным. Собственно, для этого он и был крещён. Русское правительство шло здесь проторенным для себя путём: лишая Васи­лия значения и власти, оно вознаграждало его всё новыми и новыми имениями, как бы компенсируя этим угрызения его совести.

По его смерти царству Касимовскому, ка­залось, предстоял быстрый конец. У прави­тельства уже всё было готово к его уничто­жению. Однако жива ещё оставалась мать Василия Фатима Салтан-Сеитовна. Царь ре­шил не обижать её на последних годах жиз­ни и отдал все права, которыми пользовался Василий. Но и она прожила только три года. В это время управление Касимова из По­сольского приказа было передано в ведом­ство приказа Казанского дворца. Про смерть царицы рассказывают прямо противополож­ные предания. По одному, она была задуше­на татарами за то, что в последние годы жиз­ни стала тайно исповедовать христианство. По другому же, она перед смертью сильно ожесточилась и приказьшала запрягать в свою коляску людей, как бы показывая Москве, что по-прежнему считает себя могуществен­ной правительницей. Люди взбунтовались. “Экие вы аляны!” — сказала она им (то есть лентяи). Отсюда будто бы пошёл род Алян-чиковых.

Погребена она была в текие рядом с му­жем Арсланом (следовательно, осталась му­сульманской).

И даже мимо этого мавзолея не смогла пройти мимо история. В семье Шакуловых были бумаги об одном уголовном деле. Суть такова: какая-то женщина из Старого посада забралась под текию, где в подвалах на цепях висели гробы касимовских царей, и покрала саваны и другие вещи. За это Якуб-Сеид Шакулов повесил её. До сих пор ходят леген­ды о подземных ходах, соединяющих текие с дворцами и мечетью. Какая-то часть правды в этих легендах несомненно присутствует.

Касимовское царство существовало 225 лет и имело 1-4 владетельных царей, не считая царицы Фатимы. После её смерти в 1681 году город Касимов окончательно вошёл в состав Русского государства и был отписан на московского государя. Как ни парадок­сально, но больше всех потерял на этом Казанский девичий монастырь, расположен­ный вблизи Касимова. До этого он суще­ствовал от щедрот касимовских царей, мос­ковскому же царю заниматься пропитанием девиц было недосуг.

Из 6 наследников Василия двое умерли почти одновременно с ним. Один был чет­вертован Петром I при подавлении стрелец­кого бунта. Два других умерли бездетными. Наследника имел лишь Иван Васильевич, названного в честь деда Василием. Он был Женат на Салтыковой — сестре царицы Прасковьи Федоровны, супруги царя Ивана Алек­сеевича, брата Петра I. К нему же перешли и некоторые наследственные вотчины касимов­ских царей.

В 1702 году город Касимов посетил Петр I. Рассказывают, что, проезжая по городу, Петр встал в коляске перед мечетью, построенной Касимом, и перекрестился на неё. Когда ему указали на ошибку, он приказал расстрелять мечеть из пушек. Однако многочисленные просьбы татар убедили его оставить в этом крае хоть один молитвенный дом.

При Петре же был образован солдатский Касимовский полк. Неслужилых татар Петр приписал к Воронежским корабельным вер­фям. Факт сам по себе разительный: морс­кая мощь России создавалась плотницким²³ умением потомков Степи! Впрочем, касимов-цы (вместе с Нижним Новгородом) держав­шие под собой всю торговлю из Оки в Волгу, и в самом деле умели строить корабли.

Упразднения Касимовского царства име­ло отрицательные последствия прежде всего для татар. Постепенно они лишались былых привилегий, облегчавших их жизнь в этом крае. Ряд петровских указов был направлен на устранение инородческого служилого зем­левладения. Мусульманам, имевшим вотчи, предписывалось перейти в православие. В случае отказа их земли отходили либо к крещёным родственникам, либо к императо­ру. Такая судьба постигла многие именитые роды: Акчуриных, Бурнашевых, Костровых, Тургеневых, Ширинских. Одновременно Ц ущемляли права служилых татар: правитель­ство под разными предлогами урезало их леса, земли и луга. Затем множество служи­лых перевели в “однодворцы” — низшее податное сословие. Налоги им приходилось платить в двойном размере: Казанской ад­миралтейской конторе и губернатору и вое­воде.

До последней (1941 — 1945) войны ка­симовские татары ещё сохраняли некото­рые признаки самобытности. Выходили газеты на татарском языке, были и школы, где преподавали опять-таки на татарском языке. Однако утрата политически обособ­ленного статуса ни к чему хорошему при­вести не могла. И всё-таки из касимовцев вышло немало выдающихся людей. Пер­вая в истории татар женщина-математик, выпускница Сорбонны, Сара Шакулова; ин­структор Ю. Гагарина В. Акбулатов; соли­сты Ленинградского театра оперы и балета Симаковы; профессора 3. Байрушева и У. Бекбулатов. Сейчас у касимовцев появи­лась реальная возможность вновь заявить о своей самобытности…

Комментарии

¹ На Руси Касим носил прозвище Трегуб. Вероятно, переделанное татарское Тенгри-кул. От него пошел род Трегубовых.

² Этот устоявшийся лексический оборот “царевич Городецкий”, по всей видимости, стал причиной появ­ления многочисленных фамилий Городецких. Вероятно, все они были потомками незаконнорожденных де­тей касимовских ханов.

³ В мирное время она насчитывала 500 человек. Во время похода, вероятно, больше.

⁴ Простые (неродовитые) татары, приходившие на Русь вместе со своими царевичами, а равным образом и сами по себе, все — казанские, крымские, астраханские
и другие — обыкновенно назывались русскими казака­ми. Точнее, татары сами себя так называли.

⁵ С другой стороны, Иван III мог опасаться, что однажды Антон отравит и его самого.

⁶ Интересно отметить, что известный русский писа­тель Сергей Довлатов, всю жизнь считавший себя ев­реем, на самом деле имел совершенно четкое татарское
происхождение. Воистину, “Всё смешалось в доме Об­лонских” — по-другому не скажешь. Но это не уди­вительно. Например, в Новгороде в 1699 году жил Вильям Ибрагимов.

⁷ Ещё в 1815 году видели старинную книгу о про нахождении Касимова, но она или погибла в огне, или стала жертвой тлена.

⁸ В 1487 году Ильгам поднял восстание против рус­15 О Саин-Булате см. главу “Судьба чингизида”

¹⁶ Грамота эта ещё в конце прошлого века храни­лась у жителя Касимова Худай-дада Абукирова Шакулова.

¹⁷ С. Соловьёв называет “около двухсот”.

¹⁸ В отличие от татар у русских наиболее почетной считалась правая сторона от трона царя.

¹⁹ Байбек стал жертвой собственного любопытства: путешествовал он с одной целью — посмотреть мир, поэтому его скоро отпустили, не обнаружив шпионс­
кого умысла.

²⁰ Её звали Салтан-Сеитовна.

²¹ Дворы (включавшие дворец, служебные построй­ки и собственно двор) влиятельных лиц в те времена были невелики. Например, двор царицы “имел в дли­ну 15 сажень, поперёк 19 сажень” (32 х 40,5 м).

²² Справедливости ради стоит отметить, что и кре­щение самой Руси происходило при помощи “огня и меча”. Не “брезговали” и водой: людей загоняли в реки и отказывавшихся креститься водой тут же топи­ли.

²³ И военная также: адмирал Ушаков происходил из татарского рода.

 

СУДЬБА ЧИНГИЗИДА

Национальность – здесь нечем гордиться и нечего стыдиться

 

Историк похож на шахматиста, который играет сам с собой, но при этом белыми фи­гурами за себя. Поскольку противника нет, он вынужден думать и за чёрных, но так, чтобы получилось “белые начинают и выиг­рывают”. Вот только у шахматиста тридцать две фигуры, а у историка — столько, сколь­ко фактов он сумеет откопать и сколько за­копать, или сделать вид, что их нет. И в за­висимости от политической ситуации или национальных амбиций игрока часто полу­чается, что за белых выступают сто фигур, а за чёрных — одна, да и та какой-нибудь без­защитный король. Именно с одной из таких коронованных особ историки поступили осо­бенно жестоко, хотя этот человек заслужил чёрной неблагодарности меньше любого другого царя. И единственный в русской ор-дынско-казанской истории никогда не рвал­ся на трон.

Даже не все историки сейчас помнят о рос­сийском самодержце по имени Симеон Бек-булатович, а если имя это где-то и проскаль­зывает, то только как странный эпизод тиранического правления Ивана Грозного, воз­ведшего татарского царевича на московский престол в очередном припадке умопомеша­тельства и в точно таком же припадке с этого престола убравшего. Однако, как это ни стран­но, современники чрезвычайно серьезно от­неслись к царскому достоинству Симеона. Все­го лишь одиннадцать месяцев он занимал тронное место в Кремле, но затем все остав­шиеся сорок лет до смерти титул не давал покоя московским преемникам забыть царя Симеона. Жизнь “одарила” его тяжкими испытаниями, но история “наградила” ещё суровее — забвением, словно человека этого звали Герострат или он был виновен в неис­числимых бедствиях. Но в истории России такое случается сплошь и рядом: князь Вла­димир Киевский, умудрившийся нарушить все заповеди Иисуса Христа, был объявлен свя­тым, а Симеона, за всю жизнь мухи не оби­девшего, церковь замолчала, хотя своим иноческим терпением он должен был по всем законам совести принять хотя бы венец муче­ника. За что же такая немилость даже в совет­ские времена, когда история с религией шли в разные стороны?

Некогда Пушкин сказал о Борисе Годуно­ве: “Лукавый раб, татарин, зять Малюты”. Сказал, может быть, ради рифмы и размера строки, но Годунов навеки остался отрицатель­ным персонажем. Ну, что лукавый раб — ещё понятно: лебезил перед Грозным, чтобы вы­жить в лихую годину опричнины, и крутил интриги при дворе. С зятем Малюты Скурато­ва — тоже как будто всё ясно: Малюта — за­писной палач и истязатель, Годунов пошёл по стопам тестя и убил царевича Дмитрия. Но при чём тут татарин? Это же не преступление! Тем паче, что последний чистокровный тата­рин, от которого пошёл род Годуновых, умер лет за двести до рождения Бориса. Царь Симеон же Бекбулатович был настоящим татарином. Неужели этого ему не простили московские бояре? Точнее будет даже сказать: неужели московские бояре не простили ему того, что своим присутствием на троне он напоминал им об их же татарских корнях?

До крещения второго московского царя звали Саин-Булат. Его отец, Бек-Булат, был чингизидом — прямым потомком ханов Зо­лотой Орды, — внуком последнего золото-ордынского хана Ахмата. Того самого, что в 1480 году стоял на Угре против Ивана III и вынужден был отступить, когда московский князь послал дружину, чтобы разграбить ос­тавшуюся без защиты Орду Ахмата. В 1558 году Иван Грозный пригласил родителя Саин-Булата к себе на службу. Но отец про­служил московскому царю недолго: хан Бек-Булат вскоре “голову положил на государевой службе”. После его смерти служить продол­жал сын. В официальных документах Саин-Булат именовался астраханским царевичем. В конце 60-х годов Иван Грозный сделал его* сначала ханом в Касимове, а затем и первым касимовским царём. Букет пожалований дополнило почетное звание слуги государева, которое давалось только приближенным к са­модержцу лицам и его родственникам, про­чие же скромно именовали себя холопами и людишками.

До Саин-Булата касимовские владетели, несмотря на столь внушительный титул, были скорее московскими служилыми людьми выс­шего государственного разряда, а ханство было их своеобразным поместным окладом. Правда, в память о ханском происхождении их всегда сажали перед троном на одну сту­пеньку выше бояр и удельных князей. В от­личие от своих предшественников, которых в официальных бумагах именовали лишь ца­ревичами, Саин-Булат получил титул царя Касимовского. Зачем Ивану Грозному пона­добился ещё один царь в собственном цар­стве? Дальнейшие поступки Ивана этот воп­рос прояснят…

И вот уже в качестве Касимовского царя Саин-Булат принимает участие в Ливонской войне, в походах 1571-1573 годов. Но как воевода победами он себя не обессмертил, скорее даже был неудачлив. Из первого по­хода Иван Саин-Булата вернул, пожалев мо­лодого и неопытного человека, но на следу­ющий год под его же неопытном руководством русское войско было наголову разбито при замке Лоде (Коловери). Царс­кой опалы, которой ждали конкуренты за ступеньку под троном, не последовало.

В июле 1573 года, по всей видимости, по личному настоянию Ивана Грозного, Саин-Булат крестился и стал именоваться Симео­ном Бекбулатовичем. Зачем ещё и это пона­добилось хозяину Кремля? До Саин-Булата он ничего не имел против того, чтобы каси-мовцы исповедовали ислам. Однако московскийцарь имел на касимовского царя дру­гие виды.

Тогда же Иван Грозный, доводя до конца только понятное ему дело, женил новообращенного. Суженой стала Анастасия Мстиславская, дочь влиятельнейшего боя­рина князя Ивана Федоровича Мстиславс­кого, бывшего главы земщины. Он тоже вёл свой род от чингизида, царевича Худайкула. Анастасии предстояло разделить странную и нелегкую участь своего мужа.

Осенью 1575 года произошло событие, ко­торое определило всю последующую судьбу Симеона Бекбулатовича. Иван Грозный от­рекся от Московского царства в пользу касимовского царя, а сам стал просто князем Иваном Московским, скромно покинул Кремль и переехал то ли на Арбат за Не­глинную, где поселился в бывшем опричном дворе, то ли на Петровку.

Современники растерянно разводили ру­ками, наблюдая столь странные поступки и перемещения. При этом большинство бояр считало, что вся эта “комедия” задумана ис­ключительно для новой войны с ними, кото­рую и поведёт царь Симеон, а Иван останет­ся как бы ни при чём. Царские игры в отречение были уже известны. Память еще хранила ужасные воспоминания, что оприч­нина началась с того же: царь притворно ре­шил отречься от престола. Многие историки считают, что Иван Грозный в порыве само­дурства хотел унизить родовитое боярство, поставив над ними татарского царя, однако, надо признать, что в “татарстве” Симеона ничего обидного для московской знати и быть не могло. Наоборот, она — эта знать — ря­дом с -ним была просто худородной. Саин-Булат вел свой род от Чингисхана, а значит, был “от честнаго царского корени”. И, вплоть до Петра, официально считалось, что татар­ские царевичи “честию всех бояр выше”. Только начиная с Петровских времён, места у трона и в правительстве стали занимать немецкие ремесленники, отставшиеся не у дел на родине. К тому же надо вспомнить, что ещё при деде Ивана единственным ца­рем на Руси назывался хан Золотой Орды, а московские государи получали ярлык’ на ве­ликое княжение из его рук. Симеон же (Саин-Булат) был законным наследником Золотой Орды, как внук Ахмата. Иван Грозный, ко­нечно, мог и любил “божиими людишками играть”, однако, с великокняжеским местом предков шутить бы не стал, посадив на него человека, который своим происхождением мог бы оскорбить царские регалии. Замысел Ивана был куда как хитрее: он хотел пока­зать всему миру, что столица Золотой Орды теперь Москва.

И московские люди не обижались на сво­его государя, а только со страхом следили за его лицедейством: ведь следующего хода ник­то предугадать не мог. Но Иван Грозный дей­ствовать не торопился: “ездил просто, что бояре, зимою возница в оглоблех; а бояр взял себе немного, а то все у Симеона; а то, как приедет к Симеону и сядет далеко, как и бояре, а Симеон сядет в царьском месте”. Своему преемнику он подавал униженные челобитные. “Иванец Васильев с своими де­тишками, с Ыванцом, да с Федорцом, челом бьёт, просит пожаловать да милость свою по­казать”. Грозный царь, сделав государствен­ный ход, занялся излюбленной игрой — са­моуничижением. Его нарочитое юродство вызывало ужас, поскольку обычно служило прелюдией к грядущим казням и падением в немилость. Несмотря на подчеркнуто подо­бострастное отношение Ивана к Симеону, все прекрасно понимали, что власть осталась в тех же руках. Под именем и гербом Симеона Бекбулатовича выходили государственные указы и пожалования, но на его грамоты дья^я предпочитали не отписываться, а отвеча­ли только князю Иванцу Московскому. Си­меону не доверили управление Казанским царством и не дали ему распоряжаться даже государственной казной.

Здесь стоит, наконец, сказать, что формаль­но Симеон не был царем, хотя все современ­ники и потомки именовали его именно так. Осторожный Грозный не стал передавать ему титул царя, ведь и сам Иван только лишь тридцать лет назад первым среди Рюрикови­чей получил этот титул. На царский престол Симеон сел с титулом “великого князя всея Руси”, но с которым, кстати, занимали это место предки Ивана ГУ. А так как место это уже было царское, то на Симеона и перенес­ли соответствующий титул. И в то же время царя Симеона не желали показывать иност­ранным послам. Их принимал только князь Иван Московский. На недоуменные вопро­сы английских послов он отвечал, что “дело еще не окончательное, и мы не настолько отказались от царства, чтобы нам нельзя было, когда будет угодно, вновь принять сан”, а Симеон Бекбулатович, объяснял Иван, “по­ставлен лишь по нашему соизволению”. Фа­рисейский этот ответ даже трактовать не требуется: Грозный откровенно заявлял, что Зо­лотая Орда по-прежнему существует, только главный улус в ней теперь — Московский. Действительно, как Иван поставил Симе­она “по своему соизволению”, так по тому же соизволению и свел его. В августе 1576 года Симеон Бекбулатович в одночасье пе­рестал занимать престол московских госуда­рей. Царь вновь на удивление милостиво обо­шелся со своим “протеже”. Ему был пожалован титул великого князя Тверского, опять же единственного, кроме Ивана Гроз­ного, великого князя в России (остальных великих князей к тому времени ликвидиро­вали). Хоть “великое княжество Тверское” и было совсем небольшим (оно состояло из разоренной Твери, Торжка и Микулинского уезда), но Симеон был в нём хозяином, имел свой великокняжеский двор, приказы, бояр, дворец, распоряжался землями, судил и жа­ловал “людишек своих”. Но вместе с этим он вновь вернулся к роли служилого челове­ка, хотя его по-прежнему именовали царем. Казалось бы, так и жить Симеону Бекбу-латовичу и по мере сил служить московско­му государю, управлять в обширных владе­ниях, растить многочисленных детей, да вспоминать о перипетиях своей судьбы. Од­нако в 1584 году со смертью Ивана Грозного для Симеона наступили новые испытания.

На престол сел слабоумный Федор Иоан-нович (при чём слабоумным его считали за исключительную доброту и мягкость). Сразу же при дворе начались распри между настав­никами, которым вверил своего сына Иван (одним из них был И.Ф. Мстиславский, тесть Симеона.) Как известно, всё окончилось тем, что власть прибрал к рукам ловкий царский шурин Борис Годунов. С этого момента на­чалась черная полоса в жизни царя Симео­на. Сначала его тесть оказался в опале и был пострижен в Кирилло-Белозерский монас­тырь под именем Ионы, а Борис Годунов избавился от могущественного соперника. Вслед за этим и сам Симеон Бекбулатович, который вообще не собирался участвовать в придворных интригах, был лишен титулов и имений и сослан на житье в свое тверское село Кушалино. Жил он там небогато: “дво­ра же его людей в те поры не много было и живяше в скудости…”

После гибели в Угличе царевича Дмитрия всем стало понятно, что законная династия Доживает последние дни. Смерть бездетного Царя Федора поставила Россию перед не обходимостью выбирать нового самодержца. Естественно, первым кандидатом на осиро­тевший престол был Борис Годунов, однако таким однозначным положение вещей пред­ставлялось не всем. С новой силой разгоре­лись в Москве интриги. И тут всплыло имя царя Симеона, однажды уже законно сидев­шего на царском месте. Как оказалось, прочно укрепившийся за ним титул царя все ещё производил чарующее действие на современ­ников. Идея божественности царской власти не могла предполагать приставки экс- в от­ношении самодержца. Однажды посидев за­конно на троне, Симеон в представлении той эпохи навсегда оставался царем. И как ни относительно было его царствование, в гла­зах современников он все же обладал большими правами на престол, чем кто бы то ни был, в том числе и худородный (разу­меется, по меркам московских бояр) Борис Годунов. Хоть он и зять предпоследнего царя, но в государстве жили сотни представителей княжеских родов. Сами они своих прав на ] трон не вьщвигали, понимая невозможность благополучного исхода: ведь если бы их со­звали на собор и заставили голосовать, то каждый проголосовал бы сам за себя. В апреле-мае 1598 года в пользу ото­шедшего ото всех дел царя Симеона начали настойчиво высказываться Романовы и Бель-ские. Претендовавшие на власть знатные роды решили консолидироваться против могущественного Бориса вокруг фигуры царя Симеона. Расчёт был прост: если Симеон станет царём, то Россия на законном осно­вании будет требовать себе земли до Монго­лии и Китая. Однако Годунову удалось быс­тро пресечь эту интригу, и царем стал он. Присягая ему, подданные в обязательном по­рядке обещали не хотеть на царство Симео­на, не ссылаться с ним, не дружить и не род­ниться, а заодно и докладывать обо всех, кто собирался это делать. (Кстати, те же обеща­ния они вынуждены были давать на присяге и сыну Годунова Федору.) В это время царь Симеон ослеп. По убеждению современни­ков, его ослепили по тайному приказу Бори­са. Из воспоминаний французского телохра­нителя Годунова и ЛжеДмитрия, лично встречавшегося с Симеоном, известно, что Борис в день своего рождения послал Си­меону милостивое письмо и просил выпить за его здоровье, для чего отправил испанс­кого вина. Выпив этого редкого и дорогого тогда “лакомства”, Симеон Бекбулатович ослеп.

Всеми избегаемый слепой царь Симеон уединенно жил в своем селе. Видимо, уже не надеясь на благополучие и “не искаша зем-наго ничего”, он решил, что пришло время позаботиться о душе и предвосхитить весьма вероятную опалу в скором будущем. Свои накопления он стал расточать на строитель­ство храмов и на вклады в монастыри. Слов­но предвидя свою судьбу, особенно щедрые вклады отправил на Соловки.

Пока царь Симеон “душу строил”, дела в государстве шли своим чередом. Страна пережила страшный трехлетний голод и ус­пела возненавидеть “законного царя” Бори­са. Призрак убиенного царевича Дмитрия облекся в тело самозванца и даже не в одно­го, как потом выяснилось. Накануне его пер­вого вступления в Москву Борис умер; пого­варивали, что он отравился, мучимый страхом и совестью, что вполне возможно, если учесть, как тяжела для него оказалась шапка Моно­маха. В конце концов, на престоле воссел Лжедмитрий (Григорий Отрепьев). Новый царь, достоинство которого могло быть под­вергнуто сомнению, не мог не вспомнить о старом царе, мирно проживающем в своих деревнях. Симеон Бекбулатович был пригла­шен в Москву и обласкан. Но ласки самозванца оказались недолгими, потому что были притворными. В марте 1606 года Отре­пьев решил одним махом, но при этом бес­кровно, избавиться от возможного конкурен­та. (Хотя стоит сказать, что к этому времени у слепого и сломленного царя Симеона ни­каких самодержавных амбиций уже и быть не могло. Не водились они за ним и ранее.) Дмитрий решил постричь его в монастырь, откуда путь в государи уже был заказан. Си­меона постригли в тот же Кирилло-Белозер-ский монастырь, где за десять лет до этого окончил свои дни его тесть Мстиславский. 3 апреля царь Симеон стал старцем Стефаном. Но и Отрепьев недолго продержался на пре­столе. После пострижения Симеона Бекбула-товича прошло полтора месяца, и Лжедмит­рий I был убит. Однако свято место пусто не бывает, и в цари выкликнули боярина Васи­лия Шуйского. Популярностью в народе он не пользовался, прав на престол у него со­всем не было (современники говорили, что он “самочинно в цари нам поставился”), и потому он сразу вспомнил о несчастном царе Симеоне, теперь старце Стефане. Казалось бы, слепой монах не мог вызывать никаких тре­вог и опасений, но уже через девять дней после своего прихода к власти Шуйский послал в -Белозерский монастырь пристава с грамотой, в которой приказал перевезти стар­ца Стефана ещё дальше, на Соловки, под стро­гий надзор. При этом царь Василий проявил необычайную поспешность и строго потре­бовал, чтобы ему срочно отписали, “какого числа тот из монастыря выедет, что бы нам про то ведомо было вскоре”.

На далеких Соловецких островах старец Стефан прожил шесть лет в нужде и под стро­гим надзором. Не облегчили его положения и прежние богатые вклады, их пересилила серьёзность царского указа. Все это время он посылал в столицу грамоты с просьбой вер­нуть его в Кирилло-Белозерский монастырь. И только 25 июля 1612 года, когда на рос­сийском престоле законного царя вообще не было, над старцем смилостивились. “По со­вету всея земли” его вернули в Кириллов. (Видимо, не малую роль сыграло в этой ми­лости и то, что далеко не последним челове­ком в этом “совете всея земли” был шурин старца Стефана Ф.И. Мстиславский.)

Новой династии Романовых, прочно ук­репившейся на царском месте, дряхлый слепой старец Стефан был не страшен, и потому его (наконец-то!) оставили в покое. Последние годы своей жизни он провел в Москве. Старец Стефан доживал свой век в забвении и одиночестве. Ему выпала тяж­кая участь — он пережил всех своих мно­гочисленных детей — Евдокию, Марию, Анастасию, Федора, Дмитрия и Ивана. Не дождалась его возвращения и жена Анас­тасия, которая вослед мужу приняла пост­риг и стала старицей Александрой. Она скончалась 7 июня 1607 года, когда старец Стефан находился на Соловках, и была похоронена в московском Симоновом мо­настыре. Сам же Стефан преставился 5 января 1616 года и был погребен рядом с супругой. Власти в последний раз доказа­ли, что они не забыли о родовом досто­инстве старца. Распорядившись похоронить его в Симоновой обители, они воздали ему тем самым последние княжеские почести. Бывшего “царя Симеона” новые “предер-жатели земли российской” не захотели хо­ронить в царской усыпальнице в кремлев­ском Успенском соборе. Симонов же монастырь одно время служил местом упо­коения великих русских князей и царей, там и решено было, соблюдя соответствую­щие приличия, устроить погребение старца Стефана. На его надгробном камне было написано:

“Лета 7124 году генваря в 5 день преста­вился раб Божий царь Симеон Бекбулатович во иноцех схимник Стефан”.

Сейчас уже не найти этой могилы, на ме­сте Симонова монастыря возвышается дво­рец культуры ЗИЛа.

С погребением память о царе Симеоне ушла быстро.

Бывшему татарскому царевичу выпала причудливая и тяжкая судьба, полная пара­доксов и контрастов. Побыв ханом, царем и великим князем, он пережил шесть царей и закончил жизнь монахом. Будучи татарским царевичем, прямым наследником Золотой Орды, Саин-Булат стал русским царем. Из правоверного мусульманина его заставили превратиться в православного схимника. Трижды он менял имя. Не желая власти и не делая ничего, чтобы приблизиться к ней, был постоянно ею настигаем и преследуем. Имел большой почет, но знал, что за спи­ной многие посмеиваются над ним. Не был виновен, но страдал только за то, что ему выпало несчастье не по собственной воле посидеть какое-то время на московском престоле. Злополучный царский титул по­глотил жизнь человека, в жизни своей же­лавший людям только добра.

В глазах преемников вина Симеона Бек-булатовича была лишь в том, что он занимал московский престол и остался после этого жив. Сами недостаточно прочно восседая на троне, они не хотели мириться с еще одним законным царем в своей державе (двум мед­ведям, как известно, в одной берлоге тесно, даже если один из них уже “на пенсии”). Поскольку до других многочисленных “за­конных” искателей престола им было труд­но добраться, то свою суровость и непрек­лонность в вопросах государственного порядка они изливали на того, кто и не со­бирался сопротивляться, а именно на безро­потного царя Симеона, который, может быть, всю свою жизнь хотел лишь одного, — чтобы московская власть оставила его, наконец, в покое. Но власть, особенно в России, это дверь, которая открывается только в одну сто­рону, однажды поимев с ней дело, отделать­ся от нее почти невозможно. Она, в лице своих служителей, ничего не забывает и ни­кому не прощает. У нее нет снисходительно­сти, она всё воспринимает всерьез и буквально (уж если ненавидит, то и дышит негодованием вместо воздуха), и особенно суровой и серьезной она становится, когда речь вдет о ; местах под троном. И именно потому Симе­он Бекбулатович на всю свою жизнь так и остался несчастным заложником царского титула…

 

КОВРЫ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО

 

По плану Кагановича в тридцатые годы в Москве решили убрать с Красной площади главное украшение — Покровский собор. Он мешал движению праздничных колонн де­монстрантов. Решение это “оспорил” архи­тектор и реставратор П. Барановский, кото­рый взобрался на самый высокий купол собора и пригрозил броситься вниз. Скан­дал Кремлю не требовался, он просто был нежелателен. Международный авторитет Ба­рановского, потомка древнего татарского рода Туган-Барановских, и его готовность к самопожертвованию сохранили нам не про­сто ансамбль Красной площади, а одну из консистенций её ансамбля.

Собственно, что доминирует в ансамбле Красной площади? — Покровский собор.

Откуда он взялся? — Его воздвиг Иван Грозный.

По какому поводу? — Отразить архитек­турным памятником¹ покорение Казанского ханства.

И всё!

Нет, известно, конечно, что его построили (потом достраивали) Барма и Посник Яков­лев, которых Иван приказал ослепить, чтобы нигде на земле подобной красоты не повто­рилось. Историки говорят, что был только один зодчий — Яков Посник, да и того ник­то зрения не лишал, потому что он (или уче­ники его школы) позже принимал участие в постройке Казанского Кремля.

Разумеется, легенду об ослеплении зодче­го придумал народ, чтобы лишний раз под­черкнуть “грозность” своего царя. Но вот как сумели ослепнуть все мы? — это серьёзный вопрос. Ведь любому видно, что собор изна­чально замыслен и построен в восточном стиле, которым русские мастера не владели, да и владеть не могли: для этого надо ро­диться среди определенного народа, вырас­ти там и обучиться архитектурным навыкам у соплеменников.

Но — может быть — Покровский собор построили казанские мастера под руковод ством Якова Посника? Ведь и до падения Казани в Москве жили тысячи татар, а уж после число их наверняка выросло за счет переселённых пленных. Доктор наук Н. Ха-литов резонно замечает, что архитектура со­бора “оказалась глубоко чуждой всем сло­жившимся канонам русского православного церковного зодчества и не нашла себе ника­кого развития как “тип храма”; так и оста­лась загадочным и уникальным феноменом русской культуры середины XVI века, вызы­вающим до сих пор бесконечные толки и гипотезы о происхождении своих форм. И не находись это здание в Москве, да ещё на самом виду, едва ли стало бы оно символом русской культуры и воспринималось здесь как своё”^2.

Попробуем разобраться.

В конце XV — начале XVI веков великие князья московские то по собственной воли, то по политической необходимости стали всё чаще и чаще вмешиваться в казанские дела. В этот период Казанское ханство раздирали внутренние междоусобицы, оставшиеся в на­следство от Золотой Орды. Как правило, все они имели один финал: проигравшие или недовольные новым режимом казанцы иска­ли защиты у Москвы или переселялись в Ка­симовское ханство. Другие ехали за помо­щью к крымским или ногайским ханам. При этом отовсюду недовольные везли назад или претендентов на Казанский престол, или прямо готовых ханов. Ничем хорошим такое длительное противостояние партий кончиться не могло. Требовалась одна сильная рука, способная привести всех к согласию, а руки такой не находилось. Точнее, подобных рук было, слишком много, потому что тянулись они сразу из четырёх мест.

Василий III, поддерживая своих ставлен­ников, несколько раз ходил походом на Ка­зань. В 1532 году он построил город Василь-сурск при впадении Суры в Волгу, как базу для будущих военных операций. Естествен­но, подобные походы простых казанцев не радовали, так как приводили к опустошению поволжских земель, и к началу великого кня­жения младенца Ивана IV влияние Москвы на казанские дела значительно ослабело. Од­новременно и крымские ханы опустошали русские границы и делали они это зачастую только для того, чтобы отвлечь Русь от Каза­ни. Старания их скоро принесли плоды: на казанском престоле оказался их ставленник Сафа-Гирей. Правда, не сразу: опять-таки из-за внутренних смут два раза он терял пре­стол. Но став ханом в третий раз, Сафа-Ги-рей решил навести порядок твердой рукой и Деятельно стал истреблять своих противни­ков. Многие при этом спаслись бегством в Москву, и не нужно быть семи пядей во лбу, Чтобы догадаться, что они нашёптывали мос­ковским боярам.

В это время и Ивану IV приходилось не­сладко на московском троне. Удельные кня­зья и бояре связывали его власть по рукам и ногам, да ещё и беспрерывно интриговали друг против друга. Верить никому было нельзя. А между тем Ивану предстояли впе­реди большие дела. Он давно видел себя не великим князем, а царём, воспреемником рас­павшейся Золотой Орды и всех её улусов, один из которых не так давно включал и русские земли. К этому его недвусмысленно призывала и татарская кровь, доставшаяся от матери Елены Глинской, которая была из рода темника Мамая. А сам Мамай вёл своё происхождение от Сэчэ-бики из племени кият-юркин, который ещё во времена Тэмуд-жина³оспаривал власть у Борджигинов^4. Больше того, Тэмуджин впоследствии убил Сэчэ-бики, так как тот не понимал нового порядка Степи и жил дедовскими принци­пами. Именно этот факт и побудил (уже) Чин­гисхана принять на Великом курултае 1206 года новый закон — Ясу.

Что же теперь могло помешать Ивану вер­нуть отобранную Чингисханом у его предка власть?5

Но преемником Золотой Орды в это время считалось Казанское ханство. Оно стояло у Ивана, как кость в глотке, потому что меша­ло самого себя возвести из князей в цари-ханы. Следовательно, надо было объединить его с Московским княжеством, а после сло­мить сопротивление собственных князей и бояр, “регулировавших” его самодержавие. Но с чьей помощью это сделать? На своё окружение он справедливо не полагался, и именно поэтому всячески приближал бежав­ших или приходивших с востока, юго-восто­ка и юга татар, наделяя их службой и вотчи­нами, отдавая на откуп даже некоторые виды торговли или освобождая от налогов. Расчёт его политически был очень точен: во-пер­вых, он знал, что законы Великой степи не признают предательства; во-вторых, как мо­гут предать его люди, которые всем благопо­лучием своей жизни обязаны ему, которых -по воле судьбы ставших без роду, без племе­ни, “людей длинной воли”, как называли их во времена Чингисхана, – – он принял в свой улус?

Иван IV6 совершил три похода на Казань, остававшейся всё это время прокрымской. Но много не доспел. Тем не менее и отсту­пать не собирался.

Когда умер Сафа-Гирей (1549 или 1550 Г°Д), его наследнику Утямиш-Гирею было всего два года, поэтому править Казанью стала его мать — Сююмбике, но реальная власть оказалась в руках знатного крымчанина ог-лана Кощака. При нём, разумеется, ни о каком добровольном союзе с Русью и речи быть не могло. Сменить власть в Казани Иван IV в тот момент тоже не мог. Однако обсто­ятельства сложились так, что сами казанцы поднялись против Кощака. Некоторые мур­зы демонстративно выехали из города со сво­ими дружинами. В распрю вступили арские чуваши и с оружием в руках потребовали, чтобы Кощак покинул Казань. Кощак их усмирил, но обстановка уже накалилась на­столько, что ему всё-таки пришлось бежать из города вверх по Каме с тремястами при­верженцев. В районе Вятки он был разбит русским отрядом, 43 человека во главе с Ко-щаком привезли в Москву и казнили^7. Вслед за этим из Казани прибыло посольство и било челом, чтобы на опустевший трон Иван IV отпустил касимовского хана Шиг-Али. Иван согласился при условии, что ему выдадут Сю­юмбике с сыном и возвратят всех пленных. Послам (среди них были только промосков-ски настроенные казанцы) ничего не остава­лось, как согласиться.

 

При отъезде Сююмбике из Казани были отпущены русские пленные. Но далеко да­леко не все8 (именно этот факт при завоева­нии Казани выставил Иван: казанцы не вы­полнили договор). Естественно, против русского князя поднялась волна озлобления. Ударила она и по новому хану Шиг-Али, хотя он и делал всё от него зависящее, чтобы не демонстрировать благодарность Москве. Впрочем, своих противников он не щадил и на одном пиру убил сразу 70 человек. Тогда казанцы стали жаловаться на Шиг-Али в Москву и просить себе русского наместни­ка. Фактически это был отказ от политичес­кой самостоятельности. И такой поворот дел устраивал Ивана IV больше всего, так как не требовал никаких войн, а, следовательно, трат и гибели какой-то части войска (которого ему всегда не хватало для защиты огромных границ). В Казань выехал наместник князь Симеон Микулинский, вперед он отправил двух мурз — Ислама и Кебяка. Неожиданно они стали склонять казанцев к бунту, гово­ря, что русские идут их убивать и уничто­жать мусульманскую веру.

Подобного плана действий у наместника просто быть не могло: слишком малочислен был его отряд, да и наполовину состоял из татар — но у страха глаза велики, казанцы поверили и восстали. Ворота заперли, наме­стник постоял-постоял и пошёл назад. Од­нако противники московской ориентации догнали его: часть русско-татарского отряда спаслась бегством, но многие погибли. Пос­ле этого горожане избрали себе нового хана — ногайца Едигера.

Тогда Иван IV решил завоевать Казань си­лой. Естественно, своим служилым татарам он так не сказал, а объяснил, что хочет лишь навести порядок. В середине июня 1552 года в поход выступили 150 000 ратных людей, которые везли 150 пушек. Войско раздели­лось на три колонны. Основную вел сам царь — через Муром и Свияжск. Вторую послали южнее Рязани: чтобы предотвратить предполагавшееся нападение ногайцев с тыла. Третья во главе с Шиг-Али и Петром Булгаковым шла с верховьев Волги. Крымс­кий хан Девлет-Гирей, узнав о походе, по­старался предотвратить его, для чего пред­принял рейд на Москву, но возле Тулы его остановили сторожевые отряды.

13 августа из Свияжска Шиг-Али послал грамоту Едигеру с предложением добровольно татарского удалиться из Казани. Но тот не подчинился: во-первых, он рассчитывал на помощь но­гайцев или крымчан; во-вторых, Казань была готова к осаде — 30 000 войска, большой запас провианта, проточная вода.

Дальнейшие события многократно описа­ны. Казанцы долго не сдавались и на все предложения отвечали: “Не бьём челом! На стенах Русь (уже пола Арская башня), на баш­нях Русь — ничего: мы другую стену поста­вим, и все помрём или отсидимся”. Однако перебежчики выдали тайный ход, по кото­рому в город поступала вода. В нём устроили подкоп и взорвали стену.

Победа едва не ускользнула из рук побе­дителей: ворвавшиеся в город русские уви­дели столько добычи и роскоши, что, поза­быв об опасности, бросились грабить. Был момент, когда только московские служилые татары сражались с казанцами. Но скоро порядок был восстановлен, и сражение раз­горелось с новой силой на каждой улице. В битве при мечети пал главный мулла Кул-Шариф. Едигер защищал свой дворец. Уз­нав о гибели муллы, он бросился в город. Казанцы закричали: “Мы отдаём вам своего хана живым и здоровым!” А сами числом около шести тысяч выбежали в поле и всту­пили в открытый бой. Почти все они на этом поле и остались. В самой Казани тоже по­легла большая часть защитников. Победите­лям достался огромный город с ханским двор­цом, мечетями, мавзолеями, базарами — но это уже тема для отдельного разговора.

Русские сожгли в городе многие мечети (правда, не все). Часть побежденных увели в Москву, часть заставили креститься, отказав­шимся запретили приближаться к Казани на 30 км. Зачем это потребовалось Ивану? Ведь в его владениях жило множество татар, кото­рым никто не возбранял исповедовать ислам и строить мечети. Большинство из них слу­жило в его войске. Следовательно, эту акцию нельзя представить как месть православного шовинизма. Расчёт Ивана, скорее всего, ба­зировался на другом. Когда Батый включал Русь в свой улус, то большая часть его войска (татары и почти поголовно монголы) не ис­поведовала ислам, зато Русь уже была право­славная. На мусульманство Иван смотрел как на уход от обычаев и законов чингизидов. К тому же воссоздание Золотой Орды под но­вым именем Россия было возможно лишь при введении единой религии, каковой в тот момент могло быть только православие (иначе Ивана убили бы свои). При этом он понимал, что крестить всех мусульман в одночасье — это безумие, это означало бы религиозную войну подобную одной из тех, которые унич­тожили к тому времени половину Европы. Поэтому он и московское правительство не форсировали события и старались в меру воз­можности смягчить ситуацию. И даже в даль­нейшем политика Москвы сводилась к тому, чтобы облик и назначение церкви максималь­но приблизить к мечети, то есть как бы уров­нять их между собой. Скажем, до взятия Ка­зани никто на Руси и слыхом не слыхивал о колокольнях. При храмах стояли звонницы. А что такое объявившаяся как бы вдруг коло­кольня? Это тот же самый минарет. И даже функциональное назначение у них одно и то же^9. До взятия Казани никто не слышал о церковно-приходских школах. А что такое церковно-приходская школа? Это то же са­мое медресе, которое существовало при каж­дой мечети. И таких примеров можно было бы привести ещё.

Наконец, зачем понадобилось Ивану по­головно выселять мусульман из Казани и пе­рестраивать её на типично московский лад? И тут ответ может прозвучать парадоксаль­но: чтобы стать преемником Золотой Орды Иван думал о перенесении столицы из Мос­квы в Казань. К тому же в той конкретно-исторической ситуации расширять границы на восток и северо-восток ему было гораздо легче, чем на запад. Да и как законный хан Золотой Орды он имел на это полное право. Москва в то время уже считала себя Третьим Римом, но в первом Риме сидел лютый враг папа, а во втором надолго обжились турки. И только громадная Золотая Орда частично принадлежала ему. Можно не сомневаться, что в тот момент Иван простирал свои взгля­ды уже до Китая. Следовательно, и столицу надо было иметь где-то поближе.

Но здесь он перегнул палку, понял, что ближайшее окружение его не поддержит, и ему пришлось уступить.

Тем не менее дважды Иван IV сумел им отомстить. Оставаясь в Москве и уже назы­ваясь царем, Иван вдруг посадил вместо себя на трон Саин-Булата, названного в креще­нии Симеоном Бекбулатовичем. Этот факт также недвусмысленно указывает, что Иван собирался строить новую столицу в Казани: ведь старую Казань основал хан по имени Саин, следовательно, даже преемственность имён основателей соблюдалась. Затем Иван разделил всю страну на две части и одну — земщину — отдал Симеону, а другую — оп­ричнину — забрал себе. После этого страна „ фактически оказалась в руках татар, ибо чуть | ли не половину опричников составляли та­тары¹⁰ . Кремлёвские царедворцы расценили этот шаг царя как очередную придурь, блажь, психоз. И опять просчитались. Они забыли, что не позволили Ивану стать казанским ха­ном, следовательно, права его на законного наследника всей Золотой Орды в глазах та­тар (как покоренных, так и независимых) оставались спорными. А вот Саин-Булат был прямым правнуком последнего золотоордын-ского хана Ахмата, то есть был прямым по­томком Чингисхана. Кто же теперь из татар скажет, что Москва — не столица Золотой Орды? Кто откажется служить своему закон­ному повелителю? В прежние времена очень многие законные ханы Золотой Орды могли сесть на московский престол, не спрашивая на это согласия московского князя, однако им это или не приходило в голову, или они опасались, что Степь их не поймёт. Теперь Иван посадил золотоордынцев силой! И это, видимо, сильно тешило его больное само­любие. Кремль стал главной ставкой Золо­той Орды, а это не какой-то Третий Рим!

Надо признать, что по отношению лично к Симеону Бекбулатовичу Иван поступил до­вольно-таки подло. Ведь Симеон был царём номинальным, и все это видели. Тем не ме­нее Иван писал ему униженные челобитные: “Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцом, да с Федорцом” просят пожало­вать и милость свою показать. Однако не будем забывать, что Симеон был Чингизи­дом, а Иван — потомком одного из тех, кто добровольно уступил Чингисхану титул хана. (Дело было так: собрались главы семи куре­ней: Тэмуджин, Алтай, Хучар, Сэчэ-бики (чьим потомком и был Иван IV), Ханум, Даритай и Тайчу. “Посоветовавшись между собой”, они поставили Тэмуджина ханом.) Существует и такая версия, что Иван усту­пил трон, дабы не платить самому государ­ственные долги, а потом сослал “царствен­ного должника” в Тверь.

И вторая месть, с которой мы начали — Покровский собор. Все знают, Олег прибил свой щит на вратах Царьграда (хотя он этого и не делал), Александр, победив Наполеона, татарского поставил в Париже Триумфальную арку, в Берлине есть Трептов-парк… примеров не счесть. И вывод из них один: победитель все­гда ставил знак своей победы — трофей — на месте победы, а не тащил его домой¹¹. И только Иван поступил наоборот¹². Почему?

Иван предложил зодчим построить храм с семью приделами. Официальная версия это­го числа — во имя тех святых, память кото­рых отмечалась в дни основных завоеваний Казани, и тех, которые имели отношение к царствующей династии. Но вспомним, сколь­ко вождей участвовало в создании Золотой Орды. Однако строители нарушили приказа­ние царя и сделали ещё один придел, посвя­щенный въезду Христа в Иерусалим, кото­рый должен был вызывать ассоциации с торжественным вступлением русского войска в Москву после взятия Казани. Своё ослуша­ние они объяснили законами симметрии. Но царь почему-то пришёл в ярость (откуда и пошла, вероятно, легенда об ослеплении зод­чих). Казалось бы, было из-за чего расстраи­ваться!

Теперь посмотрим на сам собор. Внутри °н, что удивительно, декорирован предель­но сдержанно. Складывается мнение, что внутренность его никого не интересовала. Вся красота и отличие Покровского собора от других храмов Кремля — в его внешнем об­лике. Собственно, вид у него игрушечный и праздничный. Но если праздничность ещё можно объяснить радостью победы над ка­занцами, то как быть с “игрушечностыо” этой победы? Узорами и стихией декора собор расписан так, что “живого места нет”. И глядя на него, всё время возникает ощущение, что где-то ты уже это видел. Где? На татарских коврах и сапогах. Татарские женщины испо­кон веков разукрашивали ковры цветами, орнаментами, волнообразными узорами и сложной геометрией округлых форм. На клас­сических татарских коврах вы обнаружите полный набор мозаичного орнамента из дву-и трилистников, пальметок, розеток, мотивы сердца, скобы, зигзаги, спирали. Из этих узоров складываются сложные рисунки — пирамиды, звезды, круги с точкой посереди­не и другие выразительные фигуры. Многие из них можно обнаружить на Покровском соборе. Полностью совпадает и расцветка.

И что удивительно, после появления По­кровского собора и переселения в Москву тысяч служилых татар, внешний вид города существенно преображается. Появляются разноцветные каменные терема с невидан­ными доселе узорами, совершенно по-дру­гому декорированные ставни. Москва при­нимает определенные черты восточного города, чего никогда за ней не наблюдалось. Ни в одной избе или тереме не висел на стене или не лежал на полу ковёр, который теперь встретишь в любой квартире. (Кстати говоря, узорные детали своего ковра, где бы он ни был выткан, вы тоже отыщете на По­кровском соборе.) И в то же время в Казани строится Кремль — почти точная копия Московского, архитектура города насыщает­ся “русскостью”.

Так что приказал поставить Иван IV в са­мом центре Красной площади? Он просто застлал главную площадь мусульманскими коврами, семью приделами, символизирую­щими семь племен Золотой Орды, с восьмым приделом — русским народом. Покровский собор стал символом закончившегося через века единения двух самых многочисленных народов Евразии¹³.

К слову сказать, мысль о “казанском про­исхождении” храма Василия Блаженного впервые была высказана в 1923 году казанским историком М. Худяковым, а в насто­ящее время развивается докторами наук и историками архитектуры С. Айдаровым и Н. Халитовым. Последний отозвался о М. Худякове так: “Ему нельзя отказать в по­трясающей интуиции, позволявшей выдви­гать яркие и оригинальные гипотезы, зна­чение которых далеко не исчерпано и по сегодняшний день. Одной из них и явля­ется мысль о взаимосвязи архитектурных идей храма-памятника на Красной площа­ди и главной мечети покорённой Казани”. Речь здесь идёт о мечети Кул-Шариф, сто­явшей внутри Казанского кремля, имевшей восемь минаретов и разрушенной после взятия Казани в 1552 году. Н. Халитов даже считает, что “могли же на фасады Василия Блаженного перекочевать какие-то “тро­феи” из Казани: кроме архитектурных форм и идей, это могли быть камни и изразцы мечети Кул-Шариф”. В самом деле: при постройке церкви Покрова-на-Нерли были употреблены “собираемые и двоелетъем из Болгара вывозимые камни “. И далее Н. Ха­литов пишет: “Символический “перенос” главной мечети Казани в Москву мог со­провождаться столь же символичным её разрушением на месте, и поэтому на гра­вюре Дженкинсона, подробно запечатлев­шей постройки казанского Кремля в 1558 году, её уже нет”.

Как видим, всё не так просто даже при беглом взгляде.

Но ещё непонятней роль в ней святого Василия. Почему именно его (и никого дру­гого, и никого больше) похоронили именно в этом соборе? Про него известно, что ро­дился он и жил в районе современной стан­ции метро Бауманская. Бороду имел редкую, но главное: в юности он был сапожником. А эту профессию на Москве испокон века “дер­жали” татары.

Кстати, рисунки на татарских коврах и са­погах не делались абы как, а всегда несли в себе конкретный смысл и много могли рассказать о хозяине. Может быть, кому-то Удастся прочесть и каменную “летопись” Покровского собора?

 

Комментарии

¹ В Санкт-Петербурге тоже есть Казанский собор, но построен он совершенно по другому поводу. В честь победы в Отечественной войне 1812 года.

² Н. Халитов посвятил этой теме специальную ста­тью “На каком языке говорит собор Василия Бла­женного”. — “Татарстан”, 1994, № 5-6.

³ Достоин такой факт: мать Тэмуджина Оэлун вос­питала татарского сироту-найдёныша Шикикан-Ху-туху. Он стал первым татарином, выучившимся гра­моте.

⁴ Об этом пишет Рашид-ад-Дин. См. также Л. Н. Гумилёв. Древняя Русь и Великая Степь, М., 1989, стр. 433.

⁵ Надо думать первой эта идея созрела в голове всё-таки Мамая, когда он затевал свои многочисленные бунты.

⁶ Мы умышленно не называем этого царя Грозным, потому что при жизни его так никто не называл и тако­вым не считал. На самом деле Грозным был прозван
его дед — Иван III.

⁷ Такую необычную для молодого Ивана ГУ жесто­кость можно объяснить только тем, что если права самого Ивана на Казань были весьма умозрительны, то уж Кощак не имел совсем никаких. По другой версии, передаваемой автором “Казанской истории”, Кощак был казнён за отказ креститься.

⁸ Некоторые не пожелали выезжать сами, другим было некуда, третьи (женщины) уже прижили детей и имели мужей.

⁹ Минарет появился при строительстве мечети Омей-ядов в Дамаске. С тех пор мечеть просто не мыслима хотя бы без одного минарета. Наиболее наглядным симбиозом церкви и мечети может считаться храм святой Софии в Стамбуле.

¹⁰ Это вполне понятно, ибо кому ещё Иван мог довериться при устранении местничества и установле­нии централизации государства? Ведь всё русское ок­ружение считало себя ровней царю по происхождению и древности рода.

¹¹ Памятник воинам, погибшим при взятии Казани был поставлен по проекту архитектора Н. Алфёрова только в 1823 году. Он представляет собой усеченную
пирамиду, с четырёх сторон которой врезаны белока­менные портики.

¹² Если уж быть до конца честным, то в октябре “52 года Иван заложил в Казани деревянную цер­ковь. Потом Иван Ширяй и Посник Яковлев пере-
Строили её в Благовещенский собор, так же исполь зуя детали, характерные только для мусульманского зодчества. Интересно, что рядом с собором находи­лась тюрьма, в которой в разное время сидели Еме-льян Пугачёв и Владимир Ульянов.

¹³ Китайцы и индийцы, разумеется, народы чисто азиатские.

 

МИНАРЕТ ИВАНА ВЕЛИКОГО

 

Едва Борис Годунов, победив боярского ставленника Симеона Бекбулатовича (кото­рый, впрочем, не сопротивлялся), был из­бран Земским собором и в 1598 году воца­рился на московском престоле, на Руси начались неурожаи и голод, продолжавшие­ся три года (в одной Москве от голода умер­ли около полумиллиона человек). В небе видны были огненные столбы, которые стал­кивались между собой. Иногда всходили две, а то и три луны сразу. Бури низвергали хра­мы; рождалось множество уродов. Явилась масса волков, в саму Москву стали забегать чернобурые лисицы, чего прежде не было, а под Москвой поймали огромного орла. На­конец, как символ конца света, на горизонте появилась комета с длинным хвостом. На­род решил, что Борис “сидит не по праву”. Зрела смута. Чтобы отвлечь от неё народ, Борис развернул грандиозное для тех времён строительство по всей территории России. Апофеозом его стал столп на кремлёвской Ивановской площади, известный ныне как колокольня Ивана Великого. Зачем вдруг понадобился этот столп — самое высокое со­оружение Европы того времени? Никогда на Руси прежде подобных столпов не бывало…

Богоявленский монастырь служил усы­пальницей московских тысяцких Вельями­новых. Свой род вместе с родом Годуновых они вели от татарского мурзы Чета, который в 1329 году выехал из Орды на Русь. Путь в Москву проходил через костромскую сторо­ну. Здесь мурзе было явление Богородицы, после чего он крестился под именем Заха-рия и заложил Ипатьевский монастырь¹, который впоследствии стал усыпальницей Го­дуновых. Логично предположить, что и к строительству Богоявленского монастыря — усыпальнице Вельяминовых — Чет тоже при­ложил руку^2.

Выезд Чета из Орды в Москву никак не объяснён. Однако именно в это время Иван Калита повёл татарское войско на усмире­ние Твери, а сын или внук Чета стал москов­ским тысяцким. И тут же в Кремле был зало­жен каменный звонница-столп (нижний этаж татарского «арооа его представлял собой церковь Иоанна Ле-ствичника). Через 250 лет Борис Годунов достроил этот столп до башни-колокольни Ивана Великого. Она представляла (да и сей­час представляет) пятиярусную башню, в ар­хитектурном плане называемую “восьмерик на четверике”^3.

Во времена Годунова на месте Ханского двора, где жили послы и баскаки, уже нахо­дился Чудов монастырь, в котором крестили только наследников престола. Чудов стал усыпальницей Юлиании — матери первой жены Ивана Грозного Анастасии Захарьи­ной. Род Захарьиных (и роды, идущие от него) также пошёл от Чета, крестившегося под именем Захария. Все его представители имели места в царских усыпальницах.

Сам Борис Годунов с детства находился при дворе Ивана Грозного. Сначала он со­стоял при царском саадаке — луке со стре­лами, то есть служил оруженосцем. Потом стал шурином наследника престола Федора, женив его на своей сестре. По смерти царя Ивана IV он оказался ближайшим родствен­ником царя Федора, а после его воцарения получил должность наместника Казанского и Астраханского.

Фамилия Годуновых впервые появляется в Разрядных книгах 1515 года — воевода Василий Григорьевич Годунов. Потом в роду Годуновых были два царя, бояре, дворецкие, конюшие, окольничие, думные дьяки и крав­чие. После воцарения Романовых Годуновы служили стольниками и московскими дво­рянами. Среди них было много деятельных людей. Например, Семен Николаевич Году­нов в 1600 году помогал Борису в борьбе с Романовыми. Позже он ездил в Астрахань и заключил союз о службе на Руси ногайского хана Иштерека. После низвержения Годуно­вых он был задушен в Переяславле.

Воевода Иван Иванович Годунов в 1610 году попал в плен к самозванцу, присягать отказался и был сброшен в Калуге с башни, но остался жив. Тогда его бросили в реку. Он ухватился за край лодки, и Михаил Бу­турлин отсёк ему пальцы на глазах у жены.

Воевода Матвей Михайлович ходил с Бо­рисом под Серпухов против крымских татар. Потом он стал воеводой в Тобольске. Этот город был особенно любим Годуновыми. В Тобольск царь сослал опальный колокол из Углича, где погиб последний Рюрикович Дмитрий. Именно Борис велел доставить в Москву семью хана Кучума. И вообще, как свидетельствуют историки, “он издавна по­нимал толк в делах сибирских”. В окруже­нии самого Годунова было пять царевичей.

В облике Московского и Казанского кремля много общего киргизский, шамахинский, сибирский, хи­винский и сын Кабулипа.

Ещё при Иване Грозном Годунов развер­нул широкое строительство по всей террито­рии Российского царства. Он строил крепос­ти и храмы в Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани. Возобновил Курск, возвёл Ливны, Кромы, Воронеж, Белгород, Оскол. Поста­вил каменные стены Смоленска. Но на века прославила Бориса только колокольня Ивана Великого, надстроенная по его приказу Бо­ном Фрязиным из двухъярусного столпа цер­кви Иоанна Лествичника. Высота её 81 метр, она стала главной дозорной башней Кремля, с которой обозревались окрестности в радиусе 30 километров. Никакой необходимости в столь высоком сооружении тогда не было. Ме­стность вокруг Москвы была густо заселена, и высматривать с башни крадущегося врага просто не требовалось. Тогда зачем же она понадобилась? Народ объяснил себе это про­сто: был голод, царь не хотел, чтобы люди получали хлеб даром, и заставил их работать^4. И всё бы хорошо в этом объяснении, если бы не форма Ивана Великого, никогда прежде в исконно русских городах не встречавшаяся… В это же время (начало XVII века) в Казани было 20 церквей и 5 монастырей. Все — ка­менные и большей частью перестроенные из мечетей. В 1555 году по приказу Ивана IV в Казань прибыли 200 псковских каменщиков, возглавляемые Яковом Посником⁵ и Иваном Ширяем (о национальности последнего фа­милия говорит сама за себя). Под руковод­ством этих мастеров и были отстроены Казан­ский кремль, башни, соборы и церкви. Работы было много, а средств и людей мало. Поэтому-то при строительстве и воспользовались фун­даментами мечетей или перестроили сохранив­шиеся. В результате христианские храмы Казани и другие сооружения сохранили не­повторимый “мусульманский окрас”. Но ещё “удачнее” оказалась судьба минаретов. Теперь уже не узнаешь, кому первому пришло в голову не ставить рядом с каждой казанской цер­ковью звонницу, а приспособить под неё ми­нареты. Тем более функциональное содержа­ние минаретов и звонниц было одинаковое: созывать на молитву верующих. Но идея эта прижилась не только в Казани, и с XVI века — сначала в Москве, а потом и по всей России — колокольни-минареты вытесняют звонницы. А век спустя церковь без колокольни уже и не мыслится. Больше того, даже некоторые цер­кви приобретают явные черты минаретов. На­пример, устремившаяся в небо, стройная Ко­ломенская церковь, вошедшая в первую десятку мировых памятников ЮНЕСКО. Даже русский не отыщет в ней следов приземистого русско­го храма. Аналогичным образом “вдруг” вытя­гиваются и становятся круглыми многие баш­ни и самого Московского кремля, а одна из них получает название Беклемишевская, од­нозначно указывая на своё татарское проис­хождение.

До IX века колоколов в христианских хра­мах Византии не было. Родина колоколов — Тибет, происхождение — языческое (чтобы отпугивать злых духов), в Европу их принес­ли тюрки во времена великого переселения Народов (III — VI вв.). Первый Кёльнский поместный собор установил, что колоколь­ный звон, призывающий христиан к молитве, распугивает бесов и побеждает силы воз­духа и духов грозы, а первый колокол зазву­чал в Европе в VIII веке.

Сами христианские храмы в привычном нам виде тоже появились не сразу. Первый христианский храм — Сионская “вечеря” — находился в обычном доме. Таким же был дом и евангелиста Марка. После соверше­ния обряда дом становился храмом, где зап­рещались бытовые работы. Местами молит­венных собраний были также усыпальницы мучеников. Только со второй половины III века стали строить отдельные здания храмов, ещё не отличающиеся целевой архитектурой. Типичный храм тех времён — каменная ог­рада, внутри бассейн-фонтан для омовений и церковь. Нередко в храмы превращались языческие капища и бывшие царские двор­цы — базилики. Разнообразной была и фор­ма зданий: продолговатая в виде корабля, восьмиугольная, круглая, в виде звезды или креста.

Много похожего можно сказать и о пер­вых мечетях. Для зданий использовались ти­пичные арабские жилища, в которых цент­ральную роль играл открытый (или крытый куполом) двор. Первые мусульмане молились и на кладбищах, впоследствии превративших­ся в религиозно-архитектурные комплексы-ансамбли. Мечетями становились базилики и языческие капища. Самый яркий пример — святилище Кааба в Мекке. Формы первых мечетей также разнообразны — килевидные, подковообразные, прямоугольные, кубовые.

До X века церкви и мечети имели не толь­ко купола (символ неба), но и дву- четырех­скатные крыши. Ни колоколен, ни минаре­тов ещё не было.

Интересно происхождение минарета. Впер­вые он появился при строительстве мечети Омейядов в Дамаске. Она была построена на фундаменте римского храма, который уже был использован для постройки византийской церкви^6. Римский храм имел на каждом углу башню и, вероятно, больше напоминал кре­пость, нежели культовое здание. Архитекто­ру эта идея понравилась, он решил и для мечети построить четыре башни на римском фундаменте. Постепенно вошло в обычай созывать верующих с башни. С тех пор ме­четь стала немыслима хотя бы без одного минарета.

Колокольни появились гораздо позднее. ^ Византии и на Руси прихожан созывали Ударом в било или клепало. Затем появи­лись звонницы — сначала в виде козел, к °торым привязывали колокола, потом — в виде невысокой кирпичной стены с арочными проёмами для подвешивания на балках колоколов.

Ко времени принятия ислама в Поволжье (922 год) относилась главная мечеть алъ-Джа-ми-аль-Кабир города Биляр — самый север­ный пример исламской архитектуры дворо­вого типа. Это бревенчатое сооружение с массивными башнями по углам и пирами­дальной крышей, увенчанной большим све­товым фонарём. Посреди колонного зала рас­полагался водосборный бассейн для ритуальных омовений.

Спустя некоторое время к мечети пристро­или здание из белого камня, а на расстоянии 1,5 м — приземистый срубный минарет с шат­ровой вышкой. Рядом с мечетью возвышал­ся двухэтажный кирпичный дом, в котором, скорее всего, жил имам-хатип со своей семь­ей. Этот дом отапливался горячим воздухом, который нагонялся под пол и в стены. Об­щая площадь Соборной мечети составляла 2300 м. — крупнейшее здание в Восточной Европе того времени, вполне сопоставимое с самыми крупными мечетями Передней Азии. Возможно, её строили под руководством ара­бов, приехавшим в Булгарский эмират дать образцы мусульманского храмового зодчества. По своему духу эта мечеть наиболее близка Дербентской VIII — X веков, выстроенной в сирийском стиле. Формой же своей мечеть напоминала базилику с многоскатной кры­шей. (В Киевской Руси такая форма называ­лась “закомарной”.) Подобно первому хра­му Киевской Руси — Святой Софии — образ огромной столичной мечети, которую освя­тили посланцы халифа всех правоверных, от­разился на всех древних мечетях в Булгарии, но с учетом местных традиций.

Что касается минарета при каменном зда­нии, то он заметно отличался от арабских и турецких. Башня минарета была массивная, без открытой галереи на площадке для муэд­зина (азанчи). В отличие от турецких, она на полтора метра отстояла от здания мечети. Нижняя часть этого минарета (сохранивша­яся до наших дней) представляла собой куб со срезанными верхними углами, стрельча­тая арка на западной стороне была богато украшена. Сам вход, расположенный на се­верной грани, был приподнят на два метра от земли, чтобы избежать зимних заносов и весенних распутиц.

Несохранившийся минарет деревянного здания мечети представлял собой надстрой­ку над крышей. Подобный ему можно уви-Деть на мечети, построенной в начале XX Века, села Верхние Берези Арского района. -Здесь минарет также расположен на крыше строения и увенчан восьмигранным шат­ром.

Ранние деревянные минареты Волжско-Камского бассейна состояли из одно-двухъярусного стержня, закрытой площад­ки провозглашения азана и высокого вен­чающего шатра с полумесяцем. Вытягива­ние их вверх произошло в Поволжье уже в османский период, но у крымских татар раньше. Таков, например, минарет мечети-медресе Узбека в Старом Крыму, построен­ный по приказу золотоордынского хана Уз­бека в 1314 году. Другие золотоордынские минареты XIV века строились аналогично булгарским и декорировались имитацией куфических надписей на середине высоты. Среди них часто встречались минареты ци­линдрической формы на кубическом осно­вании кирпично-каменной кладки.

В основании практически всех минаре­тов — в том числе и круглых, и утончаю­щихся в высоту, и построенных в несколь­ко ярусов с балкончиками — неизменно положен куб. И верх минаретов повторяет­ся: восьмерик на четверике, затем барабан-цилиндр и шатровый восьмигранный ку­пол.

Восьмигранник — одна из основных форм тюркской архитектуры, так как наи более близка к кругу. Подобным образом строились курени — семейно-родовые жи­лища тюрков: максимальный объём площа­ди при минимальном периметре. Почему восьмигранник опирается на куб? — сим­волических объяснений этому пока нет. Может быть, восьмигранник (символ рода) покоится на основании веры, символом ко­торого стало святилище Кааба? В архитек­турном строительстве восьмерик на четве­рике необходим, прежде всего, как основа для мощного купола или шатра. Но вот спо­соб перехода от куба к восьмерику — через выдвинутые тромпы⁷ — это ещё древний булгарский прием, использованный в Чер­ной Палате Биляра.

В конце XII и в первой половине XIII веков булгарские зодчие строили (или по­могали строить) многие русские храмы в расположенных по соседству Владимиро-Суздальском и Новгородском княжествах. В результате на Руси появились две новые формы церквей — соборная и башенная^8. Белокаменные и плинфовые башни с ис­пользованием булгарских кирпичей весом °коло шести килограммов появились во всех крупных городах Северо-Восточной Руси, аковы, например, сохранившиеся два со-°Ра во Владимире и Георгиевский собор⁹ в Юрьеве-Польском (в первоначальном виде, а не в нынешнем). Все они имели кубовидную форму и были увенчаны един­ственной луковицей. За ответом, откуда она взялась — далеко ходить не надо. Точно такая же световая башня находилась по цен­тру первой деревянной мечети Биляра, по­строенной, по анализу археологов, до 922 года. Выбеленные или белокаменные сте­ны этих храмов с внешней стороны укра­шает богатая пластика: ковровый орнамент со скульптурами святых в наружных нишах. Изображения людей не сразу были запре­щены в исламе, так что вполне возможно и сами соборы и скульптуры делали одни и те же мастера. К тому же скульптуры эти изображают ветхозаветных пророков, при­знаваемых исламом.

Но вместе с тем стали появляться церкви башенного типа, внешним видом своим как бы устремившиеся в небо. Таков, например, знаменитый храм Покрова-на-Нерли (опять-таки в первоначальном виде). Только слепой не увидит здесь практически все признаки раннего минарета. В послемонгольский пе­риод плинфу на Руси сменил брусковый кир­пич, но башенная форма при постройке цер­кви сохранилась до наших дней.

Поэтому можно с большой долей уверенности предполагать^10, что русские соборы имели своим прообразом мечеть, а русские башенные церкви — минарет.

В средние века мусульманское строитель­ство существенных изменений не претер­пело. В Поволжских улусах Золотой Орды мечети и минареты хранили свой местный стиль, лишь несколько подправляемый ар­хитектурной модой, шедшей из исламских центров. Пример тому — Гостинодворская церковь в Казани, переделанная из мече­ти. Она имеет вид куба со стоящим на ней восьмериком, покрыта мощным восьмискат-ным шатром из ярко-зеленой глазури. Опора восьмерика на четверик опять-таки решена за счёт тромпов.

Колокольни при православных храмах, как уже говорилось, появились после завоевания Казанского ханства, в котором минареты были переделаны под колокольни. Подобную прак­тику можно наблюдать не только в России, но, например, и в Испании: колокольня Севильского собора — бывший минарет.

После присоединения Казани к Москве мусульманское население выселялось в глу­хие места или само бежало в леса, спасаясь от насильственного крещения. Там тоже строились мечети — деревянные, замаскированные под жилые дома. Подобную мечеть описалпутешественник Георги: “Молебные хра­мины в деревнях походят на самые худые хижины, у которых вместо башен сделаны перила и с сего места скликают мирян на молитву”. А рядом с ними или в соседних селах вставали колокольни. Произошёл как бы процесс возвращения: выйдя из Казани, минарет дошёл до Москвы и вернулся об­ратно.

Вот такими неисповедимыми путями че­рез внешние проявления шло проникнове­ние булгаро-татарско-исламской культуры на Московскую Русь. И впоследствии это ещё не раз отразилось на всей культуре Российс­кой империи.

Насильственное крещение татар в XVI — XVII веках вызвало множество восстаний и военных столкновений. В походы на мусуль­манское Поволжье ходили многочисленные войска, в которых было немало татарских рат­ников. Воеводами этих походов нередко бы­вали потомки татарской знати или татарские царевичи, ставшие русской знатью. Было сре­ди татар и духовенство. Знаменитый патри­арх Гермоген, пожертвовавший жизнью за спасение России в Смутное время, тоже был татарского происхождения. Татарское окру­жение Ивана IV, потомка Мамаева рода, я Бориса Годунова, потомка мурзы Чета, — верхушка царской власти — участвовало во всех процессах государственной жизни. Татары основывали русские монастыри, выходцы из татарских родов становились воеводами, на­местниками, священнослужителями в быв­ших Казанском и Астраханском ханствах, а позднее — и во всех губерниях Российской империи. Что же удивляться, что и культуры обеих наций сливались в одну?

Отдельный разговор о различиях вер. Служилым татарам-мусульманам приходи­лось участвовать в военных походах против единоплеменников в Крыму и в Сибири, хотя большинство из них защищали и отстаивали Россию на Западе в бесконечной череде Ли­вонских войн. За преданность и добросовес­тную службу их награждали землями-вотчи­нами. К примеру, в Костромском княжестве среди вотчинников было не менее половины татар — крещёных и мусульман; из последних таковы приближённые к Ивану Грозному Адашевы. Однако розданные земли стали ве­сомым аргументом в борьбе за выбор веры, вотчинники-мусульмане владели русскими и барскими сёлами, большинство населения которых состояло из крещёных земледельцев. Подобное положение долго длиться не могло и грозило непредсказуемыми последствиями помещик-мусульманин не мог быть терпим как господин христиан не столько самими крестьянами, сколько попом ближай­шей церкви. Поэтому в 1628 году появился царский указ об изъятии русских и крестив­шихся нерусских крестьян у помещиков-му­сульман. Многим татарским помещикам тог­да пришлось вынужденно креститься, а за ними последовали и их некрещёные крепос­тные. Но и этого оказалось недостаточно, ибо существовали помещики, у которых вся че­лядь поголовно исповедовала мусульманство. Тогда в 1681 году был принят указ об изъятии самих вотчинных поместий у не крестивших­ся татар. В результате этих мер татарское дво­рянство вынужденно приняло новую веру и слилось с русским, а впоследствии, через мно­гочисленные браки, сильно обрусело, сохра­нив зачастую лишь фамильную память осно­вателя рода. Правда, если судить по высшей знати (а других данных нет), и в этой ситуа­ции потомки татар предпочитали родниться между собой.

Но основная масса татарских мусульман це­ной огромного сопротивления осталась верна исламу, и уже в конце XVI века мусульмане стали получать разрешения на строительство мечетей. Через сорок лет после падения Ка­зани в Татарской слободе, “близко посаду на лучном выстреле”, на глазах митрополита Гермогена начали ставить мечети. По сведе­ниям Олеария (1647 год), “татарам было по­зволено… сохранять свою религию”.

Результатом такого многовекового сожи­тельства православия и мусульманства стала взаимная веротерпимость, уважение друг друга и отказ от национализма¹¹. Примером может послужить мечеть в Санкт-Петербурге, пост­роенная в 1910-1914 годах, действующая и ныне. Её архитектура сохранила особенности булгаро-татарского стиля: прямоугольное зда­ние, купол, две башни-минарета. Изменились только строительные материалы: купол воз­веден из железобетона, стены мечети облицо­ваны гранитом серого цвета. Сегодня служи­тель этой мечети, широко посещаемой не только татарами, но, как крупный культур­ный центр, и людьми разных национально­стей, говорит: “Не стоит удивляться, что люди избирают веру, отличную от той, которая тра-диционна для их национальности. Все рели­гии слишком связаны между собой. В Коране можно найти не одно высказывание Иисуса Христа. Все ветхозаветные пророки — Авра­ам, Моисей — строили здание духовной чи­стоты. Пророк Мухаммед сказал: “Я есть тот самый, который положит последний камень.

факт, что мусульмане России, в конце концов, обрели абсолютную свободу вероис­поведания, свидетельствует, что желаемое свершилось не только благодаря сопротив­лению с оружием в руках или политико-эко­номическим соображениям, но и благодаря сильнейшему влиянию исламской (и прежде всего татарской) культуры.

Мечети изначально были центрами про­свещения, образования и напутствия к пра­ведной жизни. При мечетях существовали высшие мусульманские училища. Для тех, кто не мог позволить себе получить выс­шее образование, существовали школы на­чального образования. Среди оседлых му­сульман практически не было неграмотных. У самых бедных мусульман хранились и пе­речитывались Коран, Эфтиек (седьмая часть Корана), толкования Корана, редкие кни­ги и рукописи по естествознанию, истории, языкознанию. В период насильственного крещения Коран или выписки из него по просьбе владельца клали в могилу¹². В са­мых бедных деревнях мулла ходил по до­мам и учил детей.

Эта практика духовного образования по за­ветам Корана (обязанность каждого мусульма­нина достигать знания) в русских храмах проявилась в виде церковно-приходских школ, а на более высоком уровне — в виде семина­рий. Они появились в процессе тесного со­прикосновения с татарской культурой, кото­рая во многом шла из исламских центров, окрашиваясь в местный северный колорит¹³. Нет никаких сомнений, что и будущая ду­ховная культура России достигнет расцвета под звон и пение, несущиеся с высот коло­колен-минаретов. Этот процесс логичен и ес­тественен. Ненормально будет, если он ока­жется другим.

Комментарии

¹ Факт сам по себе очень показательный. Мурза отправ­ляется на службу, но по пути закладывает монастырь. Сле­довательно, он располагал очень большими средствами и ехал в Москву не с пустыми руками и не один.

² На это наталкивает не только факт имеющейся там усыпальницы, но само название Богоявленский.

³ То есть четыре грани в основании и затем переход к восьми граням.

⁴ Доля истины в этом рассуждении была. Поначалу Борис стал раздавать неимущим хлеб даром, но это привлекло в Москву десятки тысяч голодных. Улицы заполнились непогребёнными трупами. Чтобы прекра­Тит.

⁵ Одновременно Посник строил и храм Покроваво-Рву, названный позднее собор Василия Блаженного.

⁶ Удивительный факт преемственности религий!

⁷ Угловые напуски кирпичной кладки внутри объёма.

⁸ До этого известные на Руси соборы — Софии Киевская и Новгородская — копировали византийс­кие многокупольные соборы.

⁹ Попутно отметим, что Георгий — единственный святой, общий для христиан и мусульман.

¹⁰ Доказать, как аксиому, это невозможно, как и родину колеса.

¹¹ Вообще, национализм существует только на уров­не наций. Когда сталкиваются два конкретных челове­ка разных (даже враждебных) национальностей, они
практически всегда находят для себя общий язык, а зачастую и дружбу. Примеры этому есть в литературе любого народа, да и жизнь не раз убеждала каждого из нас.

¹² И этот обычай был перенят православными. Те­перь в каждый гроб кладется бумажный текст молитвы.

¹³ В определенном смысле, все заимствования из ислама приняты православием “от противного”, ибо принимать что-нибудь от католичества или протестан­тизма русская церковь никогда бы не стала. Она как раз сделала бы наоборот.

kurmetpen,

dr., prof. Zhetpisbay Bekbolatuly

Жетпісбай Бекболатұлы,